Мэр не собирался упускать уникальную возможность. В воображении он уже видел, как Марина-Ольга-Ирина (насчет имени он еще не определился), гордо неся перед собой пышную грудь, выходит – последней – из автобуса, пропустив вперед супружеские пары, и с большим чемоданом в руке шагает совершенно одна. Ее муж предпочел остаться в России. Или даже лучше: насмерть замерз в ГУЛАГе. Она – Марина-Ольга-Ирина – уже не девочка; ноги у нее крепкие, плечи упругие, а глаза – надменные и в то же время голодные.

В глубине души он понимал, что ведет себя недостойно. Неприемлемо. Он знал, что мэр должен видеть в воображении наукоемкие предприятия, новые капиталовложения и масштабные стройки, но все, что ему удавалось себе представить, – это как он подходит к Марине-et-cetera (только что спустившейся со ступенек автобуса), смотрит в пучину ее глаз, пожимает ее нежную руку, произносит: «Здравствуйте! Добро пожаловать в Город праведников! Я Авраам Данино, мэр города, к вашим услугам» – и предлагает ей помочь донести чемодан, а она… Она отрицательно мотает головой и говорит (на иврите, с сильным, густым, возбуждающим акцентом): «Не знала, что в Израиле есть такие джентльмены». С ударением на «мены».

А что, если она, не дай бог, согласится и отдаст ему чемодан? Мысль о подобном развитии событий лишала его сна. Обычно съедавший двойную порцию слоеных пирожков и рогаликов, он сомневался, что сможет пройти значительное расстояние с тяжелым эмигрантским чемоданом в руке, и немедленно начал тренироваться. Каждый вечер он стал прогуливаться по Тополиной аллее от квартала Источник Гордости (красивые дома которого пустовали) до секретной-военной-базы-про-которую-знали-все и обратно. Правда, в день первой же тренировки ему на середине пути пришлось вызвать своего водителя, так как он начал задыхаться. После этого он купил кроссовки и спортивные штаны с лампасами, приказал строительному отделу немедленно заасфальтировать аллею, чтобы сделать ее удобнее для ходьбы, и пригласил Бен-Цука его сопровождать.

Он знал: при свидетелях стараешься сильнее.

Пока они шли, он впервые рассказал личному помощнику свою биографию.

– Когда мы бежали в Израиль, мы ночью спустились вот с этих гор, – он показал пальцем на восток. – Мой брат Нисим и я. Мы дрожали от холода. И от страха. Если бы нас поймали, убили бы. Или бросили бы в тюрьму в Дамаске. А это, поверь мне, хуже, чем умереть. Была зима, как сейчас. Валил снег. Один из нас то и дело поскальзывался на мокрых камнях и падал, а второй помогал ему встать. Только на рассвете мы пересекли границу. Выглянуло солнце, снегопад прекратился. Мы опустились на израненные колени и поцеловали влажную землю. Даже сейчас, когда я с тобой разговариваю, я ощущаю во рту вкус земли. Сколько нам было? Мне – тринадцать, Нисиму – одиннадцать. Дети. Отца у нас не было. Он нас бросил. Вернулся в Марокко, когда мы были совсем маленькие. «В нашем доме мужчина ты», – говорила мне мама. В ту ночь – тоже. Провожая нас в путь, она положила мне руку на лоб и сказала: «Ты старший. Ты отвечаешь за то, чтоб с головы твоего брата не упал ни один волос». Потом, в Израиле, нас разлучили. Нисима отправили в лагерь переселенцев, а меня – в кибуц: решили, что у меня есть потенциал. Но в кибуце я был «приемышем». Как и ты, сынок. Почему, по-твоему, я взял тебя на работу? Поверь мне, были претенденты и получше, с опытом. Но я сказал себе: я помогу этому мальчишке. Потому что мне не помогал никто. Я все делал сам, Бен-Цук. Вот этими вот руками. Так что, если я на тебя иногда и сержусь, то только потому, что хочу тебя закалить. Понимаешь? Ладно, я уже задыхаюсь. Давай вернемся.

Каждый день, решил Данино, они с Бен-Цуком будут увеличивать пройденное расстояние на один тополь. Пока не доберутся до рощи с видом на иногда-заснеженную-гору. И действительно: постепенно его мышцы твердели, грудь делалась все шире, а в своих фантазиях о Марине-et-cetera он заходил все дальше. Он поможет ей обосноваться в городе, и несколько месяцев они будут тайно встречаться. Культурные различия они компенсируют телесными удовольствиями: ласками и объятьями. Он не собирался рассказывать ей о Януке – зачем? Она все поймет сама и молча его утешит. Тогда он уйдет из своего унылого дома и переедет к ней. Ведь ему еще не поздно начать все заново. Еще не поздно.

– Первое впечатление – самое верное! – постоянно внушал он Бен-Цуку. – Мы должны скрыть свои недостатки и подчеркнуть достоинства. А главное – дать им ощущение дома. О чем больше всего мечтает репатриант после дороги? О пуфике – чтобы положить на него ноги. О горячей ванне – чтобы унять боль в пояснице. О подушке – чтобы опустить на нее голову.

Он относительно легко уговорил отчаявшегося подрядчика, строившего Источник Гордости, сдать дома в квартале ему в аренду. Небольшие красивые дома, возведенные, как утверждалось в рекламных проспектах, в соответствии с «высокими строительными стандартами» и «на продвинутом техническом уровне», не пользовались спросом и пустовали, – а все из-за удивительного видения, посетившего местного жителя по имени Йермиягу Ицхаки, о чем он сообщил всем желающим, расклеив на досках объявлений листовку следующего содержания: «Я – Йермиягу Ицхаки, проживающий в 4-м микрорайоне Города праведников. Удостоил меня Всевышний узреть чудо, и, аки велено мне было, передаю весть, полученную из уст праведника Нетанэля Анихба, каковой явился мне во сне, в белом одеянии, с ликом, сияющим, как у ангела, и рек таковые слова: “Нехорошо то деяние, что творится в месте, именуемом Источником Гордости”. И вопросил я его: “Каковое деяние? Отчего нехорошо оно в очах твоих?” И взял он меня за руку, и повел по горам и тропам. И пришли мы к домам квартала нового, и там указал он перстом на землю. И сделалась прозрачна земля, аки стекло, и узрел я гроб. И указал господин наш праведник на гроб, и рек: “Сие есть препона. Я, Нетанэль Анихба, я есмь тот, кто здесь погребен, и да не воздвигнутся дома на могиле моей, ибо дурно сие в очах Всевышнего”. – “Что же мне делать, господин мой?” – спросил я его. И рек он в ответ: “Тебе надлежит возвестить о том обитателей града сего и правителей его, дабы не ступала здесь нога смертного, ибо сие есть тяжкий грех и на грешника падет проклятие”». Не помогли подкрепленные официальными документами заверения подрядчика, что участок, на котором возвели квартал, был перед строительством тщательно исследован с целью убедиться, что на нем нет никаких могил, и что в процессе рытья котлована не было обнаружено ни единого гроба. Не помогло и официальное заявление Комитета по спасению древних захоронений, что по результатам проведенной проверки не было найдено ни одного праведника, носившего имя Нетанэль Анихба; хотя, оговаривались члены комитета (оговорка, противоречившая их собственному заявлению), вполне возможно, что прозвище Анихба, означающее «тайный», свидетельствует о скромности праведника, который получил его по примеру внука Хони Амаагаля, Ханана Анихба, прозванного так как раз по причине своей исключительной скромности; следовательно, остается вероятность того, что Нетанэль Анихба был настолько скромным, что уничтожил все письменные доказательства своей праведности. Не помогло даже журналистское расследование, опубликованное местной газетой и установившее, что Йермиягу Ицхаки обращался к подрядчику строительства с просьбой предоставить ему скидку на приобретение дома в квартале Источник Гордости и только после того, как получил отказ, сделал свое видение достоянием гласности.