перед шестым классом настал мой черед хвастаться в комнате Юлии, задрав нос. Хотя в этот момент меня будто били по голове молотом. И тем не менее.

* * *

– Привет! А где Юлия?

Я даже не заметила рядом с собой Альву.

– Она не заболела?

– Нет.

Я пошла дальше, и Альва со мной. На ней был добротный пуховик из «Интерспорта» – точно такой же я выпрашивала у мамы. Он синего цвета и отлично сидит. Стоит каждой уплаченной за него тысячи.

Я иду тяжелыми шагами, как будто тело не слушается меня. Тогда она закрывает дверь, и у нее запотевают очки. Альва снимает их и щурится. Я понимаю ее. С запотевшими стеклами выглядишь по-идиотски. Пора уже купить линзы. Альва машет очками, и стекла постепенно отпотевают.

– Вот она!

Альва показывает на Юлию: та бежит по лестнице. И правда бежит. Ее попа трясется, и я не могу делать вид, что не смотрю.

– Что-то случилось?

Мы с Альвой вешаем куртки и закрываем шкаф. Я ничего не понимаю. Я вспоминаю, что было утром. Что я говорила? То, что никогда не говорю. Меня тошнит, когда я понимаю, что говорю то же самое, что говорю всегда. Каждое утро. Почти каждое. Она устала. Поэтому сфотографировала Альбина. Я утомительна. Моя болтовня утомляет. Может, я слишком много говорила о смерти. Я достаю мобильный и смотрю на фотографию Альбина. Она безупречна.

4

Сидеть рядом с лучшей подругой и чувствовать ледяной холод куда хуже, чем тридцатипятиградусный мороз в доме. Самое подходящее для этого слово – пытка. У меня потеют подмышки. Единственная надежда на дезодорант. Юлия листает шведскую книжку, и рыжие волосы падают ей на лицо. Я никогда не говорю «рыжие» – только если сержусь. Когда Юлия не красит волосы по просьбе своей мамы, я говорю «рыжеватые». И тогда Юлия успокаивается. Сейчас же я собираюсь чуть ли не прошептать ей на ухо, что они у нее рыжие.

Нашу учительницу зовут Стина. Она умная. Есть такие учителя, которым не нужно лезть в «Гугл», чтобы ответить на все вопросы. Стина попросила нас написать, что мы чувствуем по поводу переселения Кируны. Когда Стина говорит, цепочка у нее на шее покачивается и задевает живот. Я стараюсь сосредоточиться на цепочке, а не на словах Стины. Но у меня плохо получается. «Вы – те, кого в первую очередь затрагивает переезд, жители района Булаг, – что вы чувствуете? Думаю, вы можете об этом написать. Поделитесь со мной своими чувствами. Что связано у вас с вашим домом, который собираются сносить? Куда вы собираетесь переезжать?»

Кируну переместят раньше, чем в шахте LKAB произойдут взрывы и начнутся подвижки грунта. Перемещать или сносить весь город не станут – только те его крупные районы, которые расположены ближе всего к шахте. Мой район.

Я разглядываю светлые корни волос Стины – они отросли на сантиметр. Я знаю, куда мы переедем. В охотничий район Егерь. Он для меня ничего не значит. Папа служил там в армии. Там размещалась воинская часть, в которую хотели попасть самые крутые парни Швеции. Папа говорит, что это как вернуться в ад. Не совсем уверена, что до конца понимаю, что он имеет в виду, но, говоря это, он всегда смеется. Насколько я понимаю, он так шутит.

– Майя, напиши о своем красивом доме. Мне так жаль, что Блэкхорн будут сносить. Это действительно скандальная история, – говорит Стина.

Я сижу, уставившись в одну точку, и не решаюсь встретиться со Стиной взглядом. Тело как будто меня не слушается.

– Как вы знаете, Блэкхорн – один из первых шахтерских кварталов. Зарисовать жилые дома архитектору Густаву Викману разрешил в начале двадцатого века директор шахты Ялмар Люндбом. Потом вокруг этого квартала разросся район Булаг.

Мы живем в одном из зеленых домиков с красной крышей в квартале Блэкхорн, в самом конце улицы Ялмара Люндбома, рядом с перекрестком, где находится магазин садовых инструментов. В нашем квартале много старых деревянных домов – желтых, зеленых, красных и серых, но встречаются и домики из красного кирпича. Наш дом с высокой крышей, скрипучими половицами и большими окнами. По соседству живет только один полуглухой старик. Утром через тонкие стены слышно, как он включает радио. Невозможно представить, как в таких домах жили большими семьями. У меня своя комната, а половина гостиной – комната Молли. То есть комната Молли больше похожа на закуток. Мама считает, что наш переезд к лучшему, потому что у Молли теперь тоже появится своя комната. Я предложила Молли занять мою комнату, лишь бы мы никуда не переезжали. Это рассмешило маму. По крайней мере, когда я предложила это в первый раз. Больше не предлагаю, потому что мама только хмурится.

– Только четырнадцать домов из квартала Блэкхорн переместят в так называемую зону памятников культурного наследия. Эта зона будет находиться у подножия холма для слалома, – говорит Стина.

Но только не наш. Наш дом сровняют с землей, а его фундамент, наверно, провалится в дыру. Компания LKAB решила разбить прекрасный большой парк на месте снесенного дома. Он будет красивым, с зелеными деревьями. Шахтерский городской парк. Не нужен мне этот красивый парк с зелеными деревьями. Оставьте мне мой дом. Сначала я ходила в школу в районе Булаг. В ту же школу когда-то ходила моя мама. Теперь там никто не учится. Здание пустует. Оно больше не представляет ценности и подлежит сносу. Как будто раньше оно не имело никакого значения.

– Чувства. Они очень важны, – снова произносит Стина.

Карандаш как будто застыл у меня в руке. Юлия пишет, и я слышу рядом с собой скрип стержня. Юлия живет в каменном доме на улице Шуггатан. Она не меньше моего расстроена предстоящим переездом. Юлия утешается тем, что переедет в новый опрятный дом. Она и ее родители не собираются переезжать в район Егерь. Они ждут, когда им дадут новое жилье в новой Кируне. Новый центр города будет находиться в трех километрах от нынешнего. Прямо за кладбищем, у Туоллуворы. Так решили политики. Меня злит, что бабушка считает эту идею хорошей. Зачем жить так близко к кладбищу? Я не хочу смотреть на могильные камни. Неужели нам всегда нужно напоминание о смерти?

Мы с Юлией никогда не говорили о том, что будем жить далеко друг от друга. Сейчас от ее дома до моего в Блэкхорне всего сто тридцать шагов. Двести тридцать три зимой, когда нужно идти в обход по улице Сильфвербрандсгатан, потому