спекулятивный подход к ней, подчеркивали: «Абстракции эти сами по себе, в отрыве от реальной истории, не имеют ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы облегчить упорядочение исторического материала, наметить последовательность отдельных его слоев. Но, в отличие от философии, эти абстракции отнюдь не дают рецепта или схемы, под которые можно подогнать исторические эпохи. Наоборот, трудности только тогда и начинаются, когда приступают к рассмотрению и упорядочению материала — относится ли он к минувшей эпохе или к современности, — когда принимаются за его действительное изображение»[5]. В противоположность умозрительным, идеалистическим философским абстракциям К. Маркс и Ф. Энгельс отводят наиболее общим результатам исторического развития служебную роль, у них нет самостоятельного бытия: «…наше понимание истории, — писал Энгельс К. Шмидту 5 августа 1890 г.,- есть прежде всего руководство к изучению, а не рычаг для конструирования на манер гегельянства»[6].

Различие предмета и методов таких наук, как исторический материализм и история, требует и различного подхода к построению и истолкованию общих понятий, которыми они пользуются.

При сравнении различных антагонистических формаций мы сталкиваемся со следующим явлением. Капитализм представляет собой высший тип классовой общественноэкономической формации, наиболее развитую и зрелую форму отношений, строящихся на частной собственности на средства производства и эксплуатации трудящихся. Вместе с тем признаки этой общественной системы оказываются наиболее универсальными в том смысле, что везде, где мы находим капитализм, мы обнаруживаем в конечном счете комплекс одних и тех же повторяющихся признаков, сколь бы ни были велики их местные вариации. Исключительное разнообразие типов социальных отношений, имевших преимущественно личностный характер, которое наблюдается в предшествующую эпоху, капитализм подчиняет одному преобладающему типу — отношениям вещным, отношениям товаровладельцев и товаропроизводителей. Поэтому и общетеоретический анализ капитализма и установление его основных законов раскрывают сущность самых различных конкретных обществ, вставших на путь буржуазного развития.

Докапиталистические классовые общества унифицированы несравненно меньше. В настоящее время некоторые ученые склонны видеть в античных обществах Греции и Рима скорее исключительное явление, нежели общеобязательный этап развития древнего мира[7]. Не менее глубоко различаются между собой и феодальные общества в разных странах мира. Гетерогенность социальных форм в древности и в Средние века необычайно велика, и подведение всех известных нам древних обществ под однозначное определение рабовладельческого общества либо отнесение всех средневековых обществ к феодальному типу сопряжено с непреодолимыми трудностями, которые все возрастают по мере углубления и уточнения исторических знаний.

Универсальной и в значительной мере определяющей, неотъемлемой чертой всех докапиталистических обществ, вышедших за пределы первобытной общины, является многоукладность социальных форм. Это явление, не раз отмечавшееся исследователями, как правило, не получало должной оценки. Мы уже говорили, что многоукладность, или разноукладность, наличие двух или более общественных форм в рамках одного общества обычно принимаются за признак его переходного состояния. Следовательно, предполагается, что на высшей стадии развития каждой данной общественной формации явления многоукладности исчезают или по крайней мере теряют свое значение, отступают на задний план и могут не приниматься всерьез во внимание. Так ли это на самом деле? Не допускаем ли мы в данном случае такого упрощения действительной картины развития докапиталистических формаций, которое мешает нам правильно понять самую ее сущность?

В рабовладельческом обществе, согласно распространенным представлениям, имеются только два класса — рабовладельцы и рабы; движущей силой его развития принято считать классовую борьбу между первыми и вторыми. Однако действительная картина несравненно сложнее. Наиболее активную часть населения античных обществ, даже в эпохи наибольшего развития рабовладения, составляли не рабы, а свободные мелкие производители-собственники, земледельцы, ремесленники, скотоводы, торговый люд, а также всякого рода беднота, люмпен-пролетарии. В так называемых рабовладельческих обществах Древнего Востока община земледельцев, а не рабы была материальной основой государства. Иначе говоря, в античном, как и во всяком ином древнем обществе, мы обнаруживаем не два лишь класса — рабов и рабовладельцев, — а гораздо более сложную и пеструю социальную структуру, отражающую многоукладность этого общества, сочетание и переплетение в нем нескольких социальных укладов — от патриархально-родового и общинного до мелкотоварного и рабовладельческого. Многоликость древних классовых обществ обусловливалась различными сочетаниями элементов всех этих укладов. Что касается социальной борьбы в древних классовых обществах, то наряду с борьбою между рабами и рабовладельцами в них развертывалась и классовая борьба между свободными богачами и свободными бедняками[8] и иные формы социальных конфликтов, имевшие большое значение для развития и судеб этих обществ. В рамках одного общества разные социальные формы, разумеется, не существовали попросту одна подле другой — они взаимодействовали, образуя весьма сложную социально-экономическую систему; поскольку же соотношение и взаимодействие разных элементов всякий раз были неодинаковыми, то и социальная система в целом получала неповторимо своеобразное лицо.

Таким образом, древность знала самые разнообразные формы общественного устройства: государства с более или менее ярко выраженными рабовладельческими отношениями и государства, где этот тип производственных отношений играл второстепенную роль по сравнению с другими.

Участники дискуссии об «азиатском способе производства»[9]показали, что далеко не всякое классовое общество древности можно определить как рабовладельческое. Не случайно в современной историографии обнаруживается тенденция к дифференциации разных типов общественного развития, стремление показать особенности его конкретных вариантов[10].

Не то же ли мы наблюдаем и в эпоху Средневековья? Раннефеодальное общество было многоукладным — это общепризнано. Наряду с остатками рабовладения и колоната позднего Рима мы находим в Европе в первые столетия после его падения родоплеменной уклад варваров, а также общинные отношения, которые, кстати сказать, по целому ряду причин нельзя рассматривать только как пережиточную форму общинно-родового строя. Во-первых, потому, что соседская община Средневековья существенно отличается от первобытно-родовой общины по самой своей основе (ибо она не опирается на коллективную собственность на землю), а во-вторых, потому, что марковый строй средневековой деревни в значительной мере складывается вообще не в процессе трансформации более ранних типов общины, а в результате совершенно иного развития — внутренней колонизации, превращения небольших поселений и хуторов в деревни, т. е. в результате роста производительных сил и увеличения численности населения. Картина социальной многоукладности раннесредневекового общества не будет полной, если мы не учтем немалой роли «патриархального» рабствау варваров. Все это известно, но, как нам кажется, не всегда получает должную оценку в литературе. Многоукладность раннефеодального общества нередко заслоняется изображением интенсивного взаимодействия всех перечисленных форм общественной жизни, приводящего к торжеству феодализма. Не таков ли смысл тезиса о синтезе позднеримских порядков с социальными отношениями варваров? Этот синтез (обычно не исследуемый конкретно) изображается как сближение обоих укладов и их слияние, порождающее феодализм.

Такой синтез и в самом деле имел место в ряде стран Европы, но далеко не всюду он шел успешно или быстро. Главное