унтерцер, проводи занятия! — закричал Хестанов. — Почему беспорядок?

— Устав бить не дозволяет, — тихо сказал Будённый.

— Что мне устав? Я сам себе устав! А ты что? Бунтовать солдат?

— Солдат — человек, — твёрдо сказал Будённый.

— Да я тебя в пыль разотру! — заорал Хестанов и замахнулся на Семёна Михайловича.

Но Будённый перехватил его руку и сам тяжело ударил Хестанова по лицу. Тот упал. Но тут же вскочил на четвереньки и заорал:

— Бунт! Бунт!

Он побежал, озираясь на молчавших драгун. И долго они ещё слышали истошный крик вахмистра:

— Убил! Убил! Бунт!

— Пропадёшь, Семён Михайлович, — сказал один из драгун. — За такое — полевой суд.

— А за что пропадёт? — воскликнул другой. — За то, что за нас вступался? Кузьменко в обиду не дал?

Драгуны зашумели. Они от всей души хотели спасти любимого унтера.

Бойкий Васильков шлёпнул по лбу ладонью:

— Братцы! Придумал!

Солдаты зашептались…

Вскоре Хестанов вернулся. Щека у вахмистра покраснела, вспухла и была повязана носовым платком, голубым с белыми крапинками.

— Взвод! Смирно! — заорал он, подбегая.

За вахмистром шёл взводный командир, ротмистр. Драгуны замерли. Замер Будённый.

— Драгуны! — выкрикнул ротмистр визгливо. — В моём взводе совершено страшное злодейство. Подчинённый поднял руку на своего начальника. Унтер-офицер Будённый, три шага вперёд!

Будённый вышел на три шага вперёд.

— Отвечай! Ну? — спросил взводный.

— Ничего не знаю, ваше благородие, — отчеканил Будённый.

— Запираешься? Хоменко, два шага вперёд! Ты что скажешь?

— Ничього не кажу, ваше благородие, — ответил Хоменко.

— Покрываешь?

— Кого? Не знаю, про що пытаете. Ничього не бачив, ваше благородие!

— Не бачил? Два шага назад! Васильков! Два шага вперёд! Расскажи ты! Ты видал?

— Никак нет, ничего не видал, ваше благородие! — отрапортовал Васильков.

— Так кто же, по-твоему, вахмистра побил? Святой дух? Я тебя, Васильков, спрашиваю: святой дух?

— Дозвольте доложить: помрачение нашло на господина вахмистра. Як навесили торбы на лошадей, господин вахмистр проходили по коновязи. Не остерёгшись коня Испанца, получили копытом по морде!

— Смеёшься?!

— Как перед попом на исповеди!

— Два шага назад! Ать-два! Ткаченко! Два шага вперёд! Кто ударил вахмистра? Отвечай!

— Конь Испанец копытом по морде, ваше благородие!

— Щербаков!

— Конь Испанец, вашбродь!

— Архипов!

— Так что я скажу, конь Испанец!

— Корешков!

— Испанец, вашбродь!

— Прокопенко! Н-ну?

— Так что конь Испанец копытом по морде! — уже совсем весело отрапортовал Прокопенко.

— Кузьменко! Два шага вперёд!

На два шага вперёд вышел Кузьменко. Ротмистр уставился на драгуна, побитого вахмистром. Спросил:

— А тебя кто размалевал?

— Конь Испанец заодно с господином вахмистром, — доложил Кузьменко.

— Какой же тебя конь Испанец, чего брешешь, чёрт? — не выдержал Хестанов.

— Сами меня в том уверили, господин вахмистр, — тихо, но значительно ответил Кузьменко.

— Бунтовщики, ваше благородие! — взвыл Хестанов.

— Дурак! Явишься ко мне в канцелярию! — приказал ротмистр и ушёл.

В обед конь Испанец получил тридцать две порции сахара, ровно столько, сколько драгун служило во взводе.

Сахар конь Испанец очень любил.

СМЕЛОСТЬ ГОРОДА БЕРЕТ

Белые отступали, уводя за собой восемь конников. Захватили их в пылу боя, окружив со всех сторон.

У пленников отобрали коней, полушубки, брюки и сапоги.

Ночь была холодная и сырая. Падал густой, мокрый снег. Бойцы окоченели от холода.

— Хлопцы, — тихо сказал бойцам командир эскадрона товарищ Бобриков. — Нам всё одно помирать. Допрашивать будут — молчите, о чём бы ни спросили.

— Не разговаривать! — И один из белогвардейцев толкнул Бобрикова в спину прикладом.

Они уже подходили к станице, занятой врагами.

Во дворе ржали кони, лаяли встревоженные собаки. Во многих домах горел свет.

Конвоиры ввели пленных в избу. В углу под иконами сидел краснолицый полковник с большим животом.

Полковник был зол. Тридцать тысяч отборных белых кавалеристов не смогли одолеть в бою трёх тысяч будённовцев.

«Разросся, что ли, корпус Будённого? — думал полковник. — А ну-ка, расспрошу пленных».

— Вот что, — сказал он захваченным в плен будённовцам. — Я вас расстреливать не стану. Быть может, даже отпущу по домам. Вижу, устали вы воевать. И, наверное, скучаете без родных, без ребят.

Пленные молчали.

— Какие части участвовали в бою? Какие имеются в запасе? Расскажете — отпущу на все четыре стороны…

Восемь полураздетых бойцов стояли перед белогвардейским полковником.

— Благодарим вас, господин полковник, — сказал Бобриков. — Только мы не хотим идти по домам. И вовсе мы не устали. Дома нас подождут, а ребятишки подрастут, пока мы воюем. И не скажем мы вам, какие части участвовали в бою. А если интересуетесь насчёт запасных войск, то их у нас неисчислимая сила. Все рабочие возьмут винтовки, и все крестьяне винтовки возьмут. И не вернутся домой, пока вас не добьют.

У полковника ощетинились усы. Он встал:

— Кто командир? Назовите его — и я вас отпущу.

Все восемь бойцов были без обмундирования, в одном белье. Они только переглянулись. Будённовцы твёрдо решили не выдавать своего командира.

Полковник подошёл к бойцу, который больше всех замёрз и стучал зубами. Полковник думал, что будённовец стучит зубами от страха.

— Говори сию минуту, кто командир, если хочешь жить…

Но ответил боец:

— Ставь меня к стенке, а я тебе ничего не скажу.

— Ты говори! — крикнул полковник другому. Но будённовец только усмехнулся в ответ.

Тогда полковник приказал запереть пленных в нежилую избу и приставить к ним часового.

…В пустой, холодной избе конники легли, тесно прижавшись друг к другу. За окном взад и вперёд ходил часовой.

— Товарищи, — прошептал Бобриков, — неужели мы так запросто и помрём?

Бойцы прислушались к словам своего командира.

— Не должны мы зря помереть, — продолжал он. — Будённый ввосьмером станицу Платовскую брал. Отряда тогда у него не было. Было только семь смелых товарищей. Не побоялись они ни орудий, ни пулемётов. Будённый всегда говорит: «Смелость города берёт».

— Что же делать-то? Часовой сторожит, — сказал кто-то.

— Нет, не должны мы зря помирать, — поднялся плечистый, рослый будённовец.

Раньше он был кузнецом, а потом пошёл добровольцем в конницу.

— Попробую, — сказал он, подошёл к окну, прислушался, взялся за раму, натужился и вырвал её.

Все замерли: не услышал ли часовой?

Но за окном была тишина.

Кузнец полез в окно первым. Он увидел задремавшего часового.

— Не спи, дурак! — И кузнец, оглушив часового, кулачищем, забрал у него винтовку.

Один за другим вылезли бойцы. В деревне всё спало. Только в избе, где полковник вчера допрашивал пленных, ещё горел свет. У крыльца были привязаны кони.