все опять повторилось. Наташа после второй неудачной попытки сильно изменилась. Хождение по врачам, вспомогательное лечение, все это подорвало ее силы, истощило нервную систему. Наташа замкнулась, перестала задорно смеяться, а когда Николай пытался шутить или же приходил домой в веселом настроении, смотрела на него враждебно, как на предателя. А вот это ужасно угнетало уже Николая. Он все еще продолжал нежно любить Наташку и переживал вместе с ней, но по-своему, по-мужски, наверное.

Так как у Николая отпуск был длиннее Наташиного, он на это время ездил в свой любимый поселок на краю леса. Пока был жив дед, ездил навестить своего старика. Отец Николая умер раньше своего отца. «Злая болезнь его съела», — как говорил дед. А мать, погоревав немного, вышла замуж и зажила новой жизнью. У Николая остался дед, ну как его бросишь. А когда дед умер, то Николая все равно тянуло туда. Он будто корень туда пустил, вот и не мог оторваться теперь. И писалось там ему легко и просто. Вот и теперь, когда отношения с Наташей зашатались, ему еще больше хотелось съездить туда, проведать, жив ли еще его корень. Наташа отнеслась скорее безразлично, чем недовольно к его желанию. В общем, мешать не стала. И Николай поехал на край земли, где душе его дышалось вольно. Как всегда, он остановился у Хромоножки, которая рада ему была аж до слез. Но своим присутствием он старую не стеснял, он все в лес ходил, целые дни там проводил и только к ночи возвращался. А так как лето выдалось очень жаркое, то иногда и ночлег себе там устраивал. Этому его еще дед обучил. И в этот раз он добрел до реки, встретил там рыбаков, возвращающихся с уловом назад, в поселок. Они рыбой его угостили и спросили, не встретил ли он по дороге Вальку Зинкиного пацана. Пробежал он мимо них, как бешеный, на оклики не ответил. Николай никого не встретил по дороге и не слышал ничего. Но рассказ этот его как-то неприятно взволновал.

Знал он этого мальчишку, хороший паренек, сообразительный, вот только нервный очень. Хотя это и не удивительно. Жил парнишка в этом поселке с матерью вдвоем. Больше у него никого и не было. Вот только мать его пила ужасно. Почти каждый день с работы пьяной возвращалась, так в поселке говорили. Иногда домой мужиков каких-то приводила, собутыльников своих. И тогда парнишка спать уходил в сарай. В любую погоду там отсиживался. Николай знал этого мальчика, когда он был еще несмышленышем, он обращал внимание на его большие и внимательные глаза. Знал Николай и про грустную и мрачную историю его бытия. Потом малыш этот подрос. Однажды Валька, шатаясь без дела по поселку, остановился у забора Хромоножки. Во дворе перед домом Николай мастерил новую лавку, старая, что делал дед за долгие и многочисленные зимы подгнила. Варвара и без того увечная могла ненароком свалиться с нее. Валька засмотрелся на ловкую работу москвича. Он смотрел, удивлялся и одновременно завидовал. Николай позвал мальчика, тут же придумал и для него работу, походя, обучая самым простым вещам. С этого дня Валька часто проходил мимо этого двора и почти всегда получал приглашение войти. Потом его даже Хромоножка начала приглашать в дом, часто усаживала за стол поесть. Валька внимательно следил за всеми движениями Николая во время работы, с готовностью помогал и выполнял любые поручения. А Николай, вспоминая своего деда, все подробно объяснял парнишке и делился своими обширными знаниями. Иногда они вместе ходили в лес. И Николай чувствовал свою схожесть с дедом и гордился этим сходством. У него в памяти засела одна фраза деда. На вопрос Николашки, как он не устает так много и подробно рассказывать обо всем ему, дед спокойно ответил, как-то загадочно улыбаясь: «А я хитрый дед, подпитываюсь тобой, твоим молодым и свежим любопытством. Я, как леший, живые души ищу.». Николай привязался бы к этому мальчишке, да и Валька тянулся к нему. Но отпуски были недлинными, в их общении наступали продолжительные паузы. А за это время пацан взрослел, а жизнь его проще и краше не становилась. Но последнее время мать Валькина начала держаться, в трезвых стала ходить. Сыну обещание дала. Валька мечтал после девятого класса в город уехать, учиться хотел, профессию пораньше получить. И вот наступило заветное лето, подходил срок его отъезда, уж у него даже вещички все были сложены в рюкзак. А мать возьми и сорвись опять. Раз пришла выпивши, другой, третий. Ну а в довершение всего приволок ее совсем пьяную какой-то мужик. Приволок и посадил на порог дома пьяную, грязную и с подбитым глазом. Валька прибежал веселый домой, а тут мать на пороге, да еще в таком виде. В другой раз он бы помог ей встать, умыл бы ее, спать бы уложил. А тут все подкатило у него аж прямо к горлу, выть хотелось. От злобы он сам шарахнулся лбом об столб крыльца да так сильно, что бровь себе в кровь рассек. Затащил ее все же в дом, да так и оставил на коврике у двери. А сам, как был, так и выбежал из дома да со двора и рванул прямиком в лес.

Вот такого Вальку рыбаки и видели по дороге с реки. Всего того, что произошло в этот день, Николай конечно не знал, но в душе все-таки что-то защемило. Он тоже решил возвращаться пораньше, но пошел не за рыбаками, а другой дорогой, дедовской, укромной. Сначала тропа вела на откос, нависающий прямо над Чусовой. В этом месте река хороша. И вид оттуда великолепный открывается на реку, на живописный противоположный берег. Сюда он и Вальку иногда приводил, делился с ним своим восторгом от картины. Говорил, что здесь природа говорит с ним о счастье бытия. Говорил, что здесь он подпитывается энергией. Когда Николай вскарабкался на знаменитый откос, солнце собиралось в сторону заката. Жаркий день готовился к желанной прохладе. Наступил тот самый момент тишины. Николай стоял и любовался картиной, что великий художник выложил перед ним. Как вдруг ему послышалось чьё-то тяжелое и прерывистое дыхание, может быть даже стон. Николай стал озираться кругом. Рядом никого не было, он пошел к отлогому спуску, что вел назад к лесу и в поселок, но тут порыв проснувшегося ветра принес какие-то звуки сзади, а значит от реки. Николай опять вернулся на прежнее место. Стало ясно, что звуки шли снизу. Он лег животом на край откоса