Эмма, улыбаясь, глядела на него. Потом, привстав на цыпочки, страстно поцеловала в губы.

– Где бы ты ни был – во дворце, в поле, в сражении, на воде, под водой, – помни всегда, что я люблю тебя, мой рыцарь!.. И да будет с тобой Христос!

– И с тобой, моя королева!

Утром следующего дня нормандец тронулся в путь. Около семидесяти миль до Парижа, не так далеко. Солнце миновало зенит, и поползли на восток тени, когда слева показался изгиб Марны, притока Сены, и Можер выехал на широкую дорогу, протянувшуюся с юга на север. Там, где юг, уже виднелся остров посреди реки, усеянный крестами церквей и шпилями колоколен. Всадник повернул туда и, проехав с милю, остановился у башни высотой около двадцати пертик (около 60 метров). Это была башня Сен-Жак, самая высокая в окрестностях Парижа. Ее колокол, висевший на самом верху, первым оповещал жителей города о приближении врага. Рядом с нею, правее, – церковь Сен-Жак де Ла Бушри, детище Дагобера.

Ее полуразрушенное состояние заставило Можера сдвинуть брови: он вспомнил сетования Вии по поводу неоднократного нашествия норманнов.

Тронув коня, всадник бросил взгляд налево и покачал головой: еще одна церковь и тоже в развалинах. Когда он подъехал к берегу реки, следов разрушения уже не было видно; видимо, заново отстроили одну церковь, другую… Можер насчитал четыре по левую руку, а по правую – одну, да и то вдали, близ улицы, ведущей на запад, и обнесенную длинной стеной. В этом месте еще со времен Меровингов проводились ярмарки, а церкви, о которых говорилось вначале, назывались: Сен-Жан-ан-Грев, Сен-Жерве, Сен-Проте и чуть дальше Сен-Поль де Шан. Названий этих Можер, конечно, не знал, зато сразу догадался, что перед ним Большой мост, который и вел на остров. Но прежде чем двинуться дальше, нормандец снова стал вспоминать, о чем говорила Вия, и поглядел влево, по ту сторону моста. Те же церкви, колокольни, базилики и меж ними дома.

– Все, как она рассказывала, – пробормотал Можер. – И где-то там, в этих домах, жил Ландри, восьмой епископ Парижа. Однако, клянусь святым Михаилом, мне нет никакого дела до этого попа, хотя он и построил на другом берегу Божий дом для больных. Полюбуюсь лучше королевским дворцом, вон он, справа, видны его колонны из-за стен и окна меж ними. В одном из них сейчас, наверное, Гуго, а в другом мать. Кажется, ждет не дождется сына, который вместо того чтобы обнять ее, стоит здесь перед мостом и таращится на эти стены и башню перед ним!

И Можер въехал на большой деревянный мост, связывающий остров с болотистым правым берегом Сены, откуда расходились на запад, север и восток три дороги – К Руану, в Лиль и на Шалон.

Миновав мост, он очутился на улице Лантерн, за ней тянулся Еврейский квартал с двумя церквами по левую и правую сторону, далее шла улица Пти-Пон или Малого моста, где с раннего утра и до сумерек гудел, будто рой пчел, Хлебный рынок. Но Можеру сюда не надо было, и он с середины улицы Лантерн повернул вправо на улицу Драпри, которая вела, как он и догадался, к королевскому дворцу.

И тут, не проехав и двадцати шагов, он увидел сборище людей, окружавших большой деревянный крест на возвышении (на этом месте два века спустя возведут церковь Сент-Круа). К этому кресту был привязан обнаженный до пояса человек. Сбоку стояли палачи с кнутами в руках и ждали сигнала к началу экзекуции. Знак должен был подать какой-то вельможа, стоящий впереди всех. Оба истязателя, подняв кнуты, глядели на него, а за его спиной и по сторонам толпились, молча взирая на осужденного, горожане.

Можер догадался, что привязали какого-то монаха: его ряса, разодранная, свисала с пояса. Нормандец хмыкнул и пожал плечами: так, мол, ему и надо, видно, донял кого-то из господ своими баснями или нравоучениями и теперь получит по заслугам. Никогда не испытывавший к представителям духовенства ничего, кроме презрения, а в данном случае абсолютно равнодушный, Можер хотел уже отправиться дальше, как вдруг осужденный воскликнул, обратив лицо к небу:

– Архангел Михаил, молю тебя, укрепи мое тело и дух мой!

В это время вельможа дал знак, и на спину монаха посыпались, один за другим, хлесткие удары свистящих кнутов.

Можер вздрогнул. Вот так монах! Просит милости у неба. И к кому же обращается? К архангелу Михаилу, покровителю викингов!

И нормандец, тронув коня, подъехал к кресту.

– Что здесь происходит? – крикнул он, обращаясь к палачам. – Кто позволил вам истязать этого человека?

Оба, застыв с раскрытыми ртами, воззрились на громадного всадника с тяжелой плетью в руке, словно на выросшего вдруг из-под земли Геркулеса, держащего в руках извивающуюся гидру. Потом, переглянувшись, уставились на того, кому повиновались.

– Что тебе надо, всадник? – недовольно спросил тот, враждебно глядя на непрошеного защитника. – По какому праву ты вмешиваешься в дела Церкви и мешаешь слугам господа вершить его суд?

– Я желаю знать, что этот человек натворил. Так ли велика вина несчастного, чтобы слуги господа вместо вразумления стегали его кнутами?

– Почему я должен отвечать тебе, я, Нитгард, племянник парижского епископа? – громко вопросил начальник обоих истязателей. – Кто ты такой?

– Сын герцога! И я требую ответа!

Племянник епископа несколько поостыл. Не стоило ссориться с мирской властью, и без того она в Сите с духовной не в ладах. Он покосился на Можера. Кто же он такой, этот Голиаф, и сколь велика его власть, если он так дерзок? Он поинтересовался:

– Какого герцога?

И получил ответ:

– Здесь спрашиваю я! И решать буду тоже я! Но если тебе желательно знать, то я сын Ричарда Нормандского.

– Норманны! Норманны!.. – сразу же заволновалась толпа, и тотчас все стали озираться, трясясь от страха, что викинги захватили Париж. Иные поспешили незамедлительно исчезнуть.

– А теперь отвечай, кто это? – продолжал Можер, кивая на осужденного, спина которого к тому времени уже покрылась рубцами и стала кровоточить.

– Некий монах, смеющий критиковать Священное Писание, – послушно ответил Нитгард.

– Библию, значит? – криво усмехнулся нормандец. – Хороши же ваши монахи, коли восстают против Бога. В чем же его прегрешения перед Церковью?

– Он смеет утверждать, что это Бог спровоцировал Адама и Еву к грехопадению, в то время как Библия учит, что это был дьявол в обличии змея-искусителя.

Можер повернулся к осужденному:

– В самом деле, монах, разве это не козни сатаны?

– В Бытие, то есть Ветхом Завете, ничего не сказано о дьяволе, – ответил несчастный, упираясь взглядом в крест.

– Что скажешь на это? – перевел взгляд нормандец на племянника епископа.

– Ты лжешь! – выкрикнул тот. – В Библии есть упоминание о дьяволе.

– Он появляется лишь в конце ее, но не в начале, – возразил монах.