бы от страха, увидев величие этого моста. Да я бы и сам сжался, думал он, если бы только увидеть его.

Сделав два шага, он остановился, скорчив гримасу отвращения. Два шага назад что-то влажно хлопнуло под его ногами, испачкав чем то мокрым его пятку. Звук был похож на то, что кто-то высморкался, поэтому он и состроил гримасу, представив, что его пятка в чьей-то сопле. Конечно, это была не сопля, но что это, он не знал. Отойдя на холодный участок, он обтёр пятку о край моста, будто идя по тротуару наступил в дерьмо и решил его соскоблить о ближайший бордюр. Это что-то было липким, но он избавился от него, закрепив результат чистки ещё и брючиной, хорошенько потерев о неё пятку. Покончив с этим он вернулся на центр моста.

Он развернулся в ту сторону, откуда шёл. Одно из его чувств здесь было бесполезным, тьма – это козырь, с которым не справятся глаза. Но слепые ведь не слепы, подумал он, пошевелив пальцами на руках, может, и я что-нибудь увижу их способом.

Пришедшая мысль была наивной, но он сел на корточки и пошёл гуськом назад, водя руками по тёплому мосту в поисках места, где что-то хлопнуло. Хоть это расстояние и приравнивалось двум шагам, на корточках оно стало длиннее. Он очень медленно двигался, потому что его руки, ощупывающие мост, не давали никакой картины, как он надеялся. Всё, что они давали – это непонятные команды его страху проснуться. Он не мог понять, что это за мост, из чего он сделан? То, что гладили его ладони и пальцы, было непохоже ни на один из металлов, ни на бетон или кирпич, хотя временами пальцы натыкались и на металл, он цокал по ним ногтем, но его было немного, стоило сместить палец на сантиметр, и цокот пропадал. Поверхность моста не была ровной. Его пальцы временами проваливались в какие-то канавки, и он думал, что, возможно, мост выложен брусчаткой, но ведя пальцем по этим канавкам, он не мог определить форму, так как линия постоянно изгибалась, то продолжаясь, то упираясь в тупик, это была не брусчатка, додумал он.

Он поразился сам себе, как он прошёл такое длинное расстояние, шлёпая босиком по этому мосту, и не обратил внимания на странность поверхности моста.

Его палец коснулся чего-то сырого и мокрого, и он одёрнул его, будто обжёгся, сунув его в кипяток. Сердце его забилось быстрее, ему было противно ощущать эту сырость теперь и на руках, ему не хотелось думать, что это; но он думал, воображая страшное. Тяжело и учащённо дыша, он опустил руку на поверхность моста, с первого раза угадав и попав пальцем в центр этой сырости.

Она была такой же тёплой, как и сам мост. Его желудок взбунтовался, пытаясь вытолкнуть что-нибудь наружу, но он давно не ел, не помнил, когда, вообще, ел, поэтому не стал особо обращать на это внимание, а погрузил палец в эту сырость, борясь с возникшим отвращением. Все пугающие его чувства быстро сдались под напором интереса, который принёс уже надоевший вопрос: «А это что ещё такое?» Этот вопрос, как он заметил, для него полезен, хоть и остаётся почти всегда без ответа. Вот и сейчас, сердце берёт привычный ритм, к нему присоединяется и дыхание, и не так уже становится противно и страшно искать ответ на этот вопрос, хотя палец по прежнему тонет в этой отвратительной влаге моста.

Его палец погрузился наполовину в эту тёплую влагу, прежде чем упёрся в жёсткое дно. Проведя пальцем по дну, он обвёл всю эту лужицу, по объёму и по форме она ему напомнила половину куриного яйца, он помешал пальцем эту жижу, тут же додумав прошлую картину, содержимое яйца сваренного вкрутую.

Он вытащил палец и покатал сырость на пальцах, словно пытался скатать нитку в шарик. Потом поднёс руку к лицу и понюхал её. Запах был незнакомый, но неприятный, волоски на шее встали дыбом. Ещё и от того, что пришедшая в голову ему мысль о яйце сваренном вкрутую, привела с собой и другую, попробуй это на вкус.

Взмахом руки он стряхнул эту мерзость со своих пальцев, которая приземлилась на мост со звуком, будто кто-то харкнул, в то же время представив, как облизывает их. Его сморщенное лицо было недовольным. Недовольным от того, что в его голову приходят и такие дурацкие мысли. Он встал на ноги, думая, что, наверное, впереди его поджидают новые вопросы, на которые опять же не будет ответа, только догадки или дурацкие предложения его мозга. На чьей он, вообще, стороне?

Злобно подумав, он повернулся и вновь пошёл вперёд, думая, что смог бы ответить на все возникшие у него вопросы сам, будь у него фонарик.

Спустя десяток шагов он успокоился и начал считать шаги, чтобы ни думать ни о чём. Ещё много раз у него под ногами что-то лопалось, как и тогда, но он был сосредоточен на числах, обтирал ноги и шёл вперёд. Его шаг замедлился, но не от усталости, которой он по-прежнему не испытывал, а от чисел, которые менялись в его голове с каждым сделанным шагом. Он не успевал проговаривать число, пока делал шаг в обычном ритме, на половине числа он уже начинал делать следующий шаг, не закончив с числом предыдущего. Поэтому и решил замедлиться, хоть он и произносил числа в своей голове, всё равно, не мог делать это быстро. Шестизначные числа проще и быстрее представить в виде цифр, чем слов.

Сосредоточившись на больших числах, он даже не почуял, как с его волосами на голове заиграл ветер. И, будто, за это игнорирование, ветер подул сильнее, пытаясь поиграть с самим идущим. Он слегка упирался ему в плечо, но числа в голове оказались сильнее ветра, ноги несли его вперёд, подстраиваясь под мысленный счёт. Будто, от такого к себе невежества, набрав полную грудь воздуха, ветер подул, хорошенько толкнув счетовода в бок, из-за чего тот, оступившись, начал падать. Перебирая ногами, в попытке остаться на ногах, он словно был одним из лебедей в балете «Лебединое озеро», его быстро несло, не без помощи ветра, к краю моста.

Все числа в голове мгновенно разлетелись, исчезнув, словно падающие в небе звёзды. Сердце замерло, когда он испуганными глазами таращился в темноту и не видел, куда он падает. Только ощущение полёта, и вытянутые вперёд руки помогали его разуму рисовать на чёрном холсте возможную картину.

Удар. Его тело сотрясло. Боль. Шум