Я процитировала по памяти:

– До следующего великого противостояния еще четыре года. Атака 1907 года произошла за два года до последнего такого противостояния. Соответственно, в ближайшие два года они не вернутся – если они вообще вернутся. Но если они хотят нарушить традицию и прилететь в этом году, тогда, возможно, они уже в пути. В этом году противостояние случится 21 апреля…

– И, как раструбили все газеты, включая нашу, – вклинился Гарри, – запуск в таком случае состоялся бы 27 февраля – две недели назад.

Еще немного мрачной логики. В 1907 году планеты максимально приблизились друг к другу 6 июля. Цилиндры начали приземляться ровно за три недели и один день до этой даты, а выстрелы из огромных марсианских пушек, в свою очередь, начались за четыре недели и четыре дня до этого.

Но все мы знали, что, даже если астрономы заметили на Марсе что-то подозрительное, никто из нас об этом не услышал бы. После Марсианской войны власти засекретили все астрономические исследования. Предположительно, это было сделано затем, чтобы пресечь панику, которая поднялась во время противостояний 1909, 1911 и 1914 года, и остановить тех, кто бездумно поднимал переполох, повлекший за собой смуту в деловых кругах и так далее, в то время как ни единый марсианин не высунулся из цилиндра. В итоге, по крайней мере в Британии, это привело к тому, что владение нелицензированным телескопом стало уголовным преступлением. В этом была своя логика, но, с моей точки зрения, такая секретность вызвала только больше страха и сомнений.

Получается, даже сейчас цилиндры могут нестись сквозь космическое пространство – по направлению к нам! Зачем бы еще Уолтеру пытаться выйти со всеми нами на связь? Но такой уж он был человек – он всегда говорил обиняками. Некоторое время я пребывала в раздумьях, но неожиданно повисшее напряжение требовало действий.

– Что ж, давайте ответим на звонок, – сказала я так решительно, как только могла. Я взяла Эрика под руку, Гарри придержал меня под локоть, и мы втроем вышли из вестибюля. – Думаю, я как-нибудь протяну час-другой в роскошных интерьерах «Плазы».

– А мне не терпится встретиться с этим Куком, – добавил Гарри. – Если хотя бы половина его слов – правда, он презанятный тип!

Мы взяли такси в отель и отправились на пересечение 58-й улицы и 5-й авеню. Главный вход «Плазы», если вы вдруг не знаете, выходит на Великую армейскую площадь, посвященную победам Армии Союза в Гражданской войне. С 1922 года на ней появились также монументы, связанные с другим военным конфликтом. Но тогда это было впечатляющее зрелище.

Номер Эрика был именно таким роскошным, как я и ожидала, – с пухлыми креслами и великолепным видом на площадь. На низком стеклянном столике возвышалась закупоренная бутылка шампанского. Комнату наполняли слегка дребезжащие звуки регтайма, исходившие из радиоприемника. Это был не один из тех маленьких «народных приемников» казенного вида, известных как «мегафоны Марвина», какие в те годы можно было найти в любом британском доме, а добротная американская техника в ореховом корпусе.

И в этом антураже Альберт Кук, одетый в халат, возлежал на диване и лениво листал цветное приложение к какой-то газете. Когда я впервые оказалась в американском отеле, меня совершенно ошеломила такая роскошь, как собственная ванная, телефон в номере и каша на завтрак. Но Кук явно чувствовал себя в этой обстановке как рыба в воде.

Кук казался чуть старше Эрика – на вид ему было лет сорок; у него были аккуратно подстриженные черные волосы с проседью, а нижнюю часть лица пересекал багровый шрам (хотя позднее до меня дошли слухи, будто Кук специально подкрашивал его для пущего эффекта). На комоде лежал потрепанный фолиант – один-единственный экземпляр его книги, зато посреди комнаты возвышалась стойка с плакатом, изображающим Кука в изодранной униформе и с какой-то дубинкой в руках. Надпись на плакате гласила:

Воспоминания артиллериста

Эрик представил нас. Кук не поднялся с дивана. Он что-то буркнул Гарри и смерил меня взглядом с ног до головы, явно разочарованный при виде женщины, одетой в скромный брючный костюм. Надеюсь, что я ответила ему достаточно испепеляющим взором. Со времен Первой войны я отказалась от одежды, в которой было неудобно ездить на велосипеде, и остановила свой выбор не на изящных модных костюмчиках, а на простых и грубых, какие носили работницы военных заводов, – и мне было все равно, что Кук думает по этому поводу.

Он снова уткнулся в журнал.

– Так что, Эрик, у нас полчаса до этого проклятого звонка?

Эрик вынул шампанское из ведерка – в бутылке оставалось не более трети. Он виновато взглянул на меня.

– Если хотите, могу заказать еще.

Мы с Гарри помотали головой.

– Пожалуйста, садитесь. Давайте я возьму ваши пальто…

– И не беспокойтесь, я не буду вас смущать, – лениво протянул Кук. – Когда профессор позвонит из своей заокеанской психушки, я тотчас же уйду. Мне с ним говорить не о чем – с тех самых пор, когда он в Путни вылакал мое пойло, обыграл меня в шахматы и удрал, – не успели мы приняться за работу.

Гарри рассмеялся.

– Ну слушайте, мы же все читали книгу. Какую еще работу? О какой бы грандиозной схеме с подкопами вы ни мечтали…

– Это все с его слов. Спесивый ученый индюк! Надо было его засудить.

– С таким же успехом вы могли бы засудить Чарли Чаплина.

Кук нахмурился: Гарри наступил на больную мозоль. Слава Чаплина была во многом построена на единственном образе – «маленьком солдатике», комическом добряке-артиллеристе в форме не по размеру, который вечно мечтал стать генералом, в то время как его пушки то и дело взрывались в клубах дыма. Даже более толстокожий человек, чем Альберт Кук, заметил бы, откуда растут ноги у этого персонажа. Но Кук, в конце концов, послужил просто точкой отсчета для создания образа.

Я вклинилась в попытке сгладить недостаток такта своего коллеги:

– Не думаю, что хоть кто-то из нас выглядел достойно в книге Уолтера. Я до сих пор не смирилась с тем, как он представил меня миру.

Описывая, как его брат помогал нам с невесткой отбиться от грабителей, Уолтер использовал слова, которые надолго впечатались мне в память. «Второй раз за этот день девушка обнаружила недюжинное присутствие духа…» [2] Как будто все девушки – трусливые создания! И так далее. Меня могли бы с позором вышвырнуть из рядов суфражисток, пока их движение еще не запретили!

Берт Кук меня не слушал – как я выяснила впоследствии, для него это было типично.

– Надо было его засудить, что бы там ни говорили адвокаты.

Эрик покачал головой.

– Не глупи. Он сделал тебя героем! Пускай и без умысла. Я слышал, как ты рассказывал на публике – сам знаешь, как народ падок на такие детали, – о том, как толпа устремилась прочь от марсиан, а ты единственный отправился им навстречу, сообразив, что там может быть еда…