Достав из своей чаши большой кусок оленины, Дымящийся Щит поднес лакомство к ее рту. А потом предложил выпить браги из своего бурдюка.

— Мясо сильно проперчено. Выпей браги, чтобы не так жгло.

Робко посмотрев на него, она отпила глоток и, медленно жуя оленину, спросила:

— Почему вы нас не тронули?

Этот вопрос прозвучал так неожиданно, что я удивился. Думаю, Цветок и сама удивилась своей прыти, хотя самому вопросу удивляться было нечего. Я прекрасно ее понимал: мы с ней оба за свою недолгую жизнь вдосталь натерпелись оскорблений и унижений, а вот доброты и участия со стороны незнакомцев, а уж тем более профессиональных воинов никак не ожидали. Как и Цветок, я не мог взять в толк, почему нас пощадили.

Конечно, и она, и я ждали, что этот вопрос вызовет у них смех. Но мы ошиблись. Дымящийся Щит ответил, причем весьма обстоятельно:

— Как я уже сказал, у нас не принято убивать невинных, юных и тем более безоружных. Ну а кроме того, определенную роль сыграли знаки на животе у этого юноши. Старик, обративший на них внимание, — это придворный звездочет, пользующийся большим уважением нашего правителя Кецалькоатля. По разумению Звездочета, татуировки на теле юноши имеют какое-то значение, и он принял Койотля под свое покровительство. Ну а раз ты угодила к нам вместе с парнишкой, то эта привилегия распространяется и на тебя. Так что ешь, пей и ни о чем не тревожься.

Потом Щит предложил мне крепкой браги. Я угостился, но отведал осторожно, потому что до сих пор хмельных напитков вообще не пробовал. К своему удивлению, я не только не закашлялся, но и глазом не моргнул. И на вкус питье показалось мне приятным.

— Скажи, юный воин, — промолвил наш хозяин, — как тебя зовут?

— Второй Оллин Огненный Койотль.

— Ты получил имя по дате рождения?

— Нет. На второй день Оллина, второй день календаря ацтеков, меня нашел в корзине у речного берега старый шаман. А когда я родился, никому не ведомо.

Оллин означал движение, то был мощный знак, ибо сущностью Оллина обладало все, способное двигаться. Дуновение ветра, течение реки, падение дождя, прыжок ягуара и полет стрелы — во всем этом заключен Оллин.

— И он же, старый шаман Огненные Очи, назвал меня Койотлем, — продолжил я. — Он говорил мне, что я такой же поджарый и быстрый, как пес пустыни.

— А некоторые в нашем поселке верили, — улыбнулся радушный воитель, — что самка койота выкормила меня в пустыне своим молоком. — На сей раз он не удержался от смеха. — Ладно, юный Койотль, а как насчет твоего третьего имени?

— Насчет Огня? Наверное, дело в том, что никто не смотрел на пламенеющие на ночном небе звезды чаще, чем я, даже взявший меня к себе старый шаман, хоть он и изучал звездных богов всю свою жизнь. «Звезды не просто светят нам с высоты, — поучал меня он, — они раскрывают свои секреты тем, кто способен видеть. Ты, несмотря на юные годы, видишь больше многих, у тебя в голове заложена звездная карта. Каждый звездочет, глядя на ночное небо, знает, где искать того или иного бога, но ни один из тех, кого я когда-либо встречал или хотя бы о ком слышал, не знает, где должна находиться звезда, днем ли, ночью ли, зимой или летом, даже не взглянув на небо». Он порезал палец и помазал меня кровью во имя Оллин. «Теперь тебя зовут Второй Оллин Огненный Койотль» — так он сказал.

…Ночное небо всегда притягивало мой взор, зачаровывало, и эта увлеченность еще более подогревалась нанесенными на мое тело знаками, отражавшими расположение светил. Даже Огненным Очам я никогда не рассказывал о том всепоглощающем спокойствии и умиротворении, которое испытывал всякий раз, созерцая звезды… словно ощущал некую связь между звездным куполом над головой и тем временем, что провел в утробе матери.

Образ матери был для меня не более чем туманной тенью. У меня не сохранилось воспоминаний о ней, ни собственных, ни даже основанных на чьих-то рассказах, ибо никого, знавшего ее, я никогда не встречал. В то время как Огненные Очи хвалил мою зоркость, наблюдательность и способность запоминать пути, которыми следуют по небосводу боги и иные небесные духи, я почерпнул у него многое относительно отношений между смертными и вечно живущими божествами. Огненные Очи указывал мне на звезды, складывавшиеся в образы небожителей — скорпиона, змеи, черепахи, ягуара, летучей мыши, скелета — всего тринадцать знаков.[2]

Бог Солнца, бог Луны и первейшие из звездных богов двигались по небесной тропе, что проходила через тринадцать знаков. Большинству людей невозможно даже вообразить себе пути богов по безграничному небу, не представив их себе в виде животных.

Став старше, я начал зарисовывать образы и узоры, увиденные на небе, а после того как Огненные Очи научил меня получать краски, начал расписывать ими камни, стены, нашей хижины, и все, что только можно было: повсюду красовались образы, подсмотренные мною на ночном небе. Когда рисовать стало уже решительно не на чем, я расписывал свою одежду, а то и тело.

Когда мне минуло пять лет, Огненные Очи умер. Меня обратили в рабство, а моим хозяином стал жестокий Теноч…

— Ешь и пей побольше, — сказал Дымящийся Щит. — С первыми лучами света мы отправимся в долгий путь, и тебе понадобятся все твои силы.

— Кому ведомо, что принесет с собой рассвет? — спросил я.

Он взъерошил мне волосы и расхохотался.

— На самом деле, мой юный друг, он принесет с собой новый день.

Поднявшись с первыми лучами, мы позавтракали маисовыми лепешками. Поскольку руки Теноча оставались привязанными к шесту за спиной, Дымящийся Щит бросил еду Теночу под ноги. Чтобы поесть, тому пришлось бы опуститься на колени и взять пищу с земли зубами, как псу.

Но он, движимый каким-то безумием, не соглашался преклонить колени даже для поддержания жизненных сил и лишь с вызовом бросал гневные взгляды на всех и вся, включая Дымящегося Щита. На меня он взирал с особой, нескрываемой ненавистью, ну а когда увидел Цветок Пустыни, его глаза засверкали еще более ядовитой злобой.

С чего он так взъелся на молодую женщину, не сделавшую ему ничего дурного и всегда покорно ему служившую, я решительно не понимал. Но еще больше удивился, когда она положила свою лепешку, подняла с земли предназначавшуюся для него и поднесла ему.