* * *

В течение пяти дней я занимался этим делом. Рано утром 12 декабря зазвонил телефон, связывающий меня по прямому проводу с военным министерством в Вашингтоне. Я поднял трубку, и кто-то спросил: «Это ты, Айк?» «Да», – ответил я. «Шеф говорит, чтобы ты взял самолет и сразу же вылетел сюда. Скажи своему начальнику, что официальный приказ последует позднее». (Шеф – это генерал Маршалл, а человек на другом конце провода – полковник Уолтер Смит, который позднее стал моим близким другом и начальником штаба в течение всей кампании в Европе.)

Это явилось для меня тяжелым ударом. Во время Первой мировой войны все мои отчаянные попытки попасть непосредственно на фронт потерпели неудачу по причинам, казавшимся мне недостаточно обоснованными, разве что все они сводились к «приказу военного министерства». Я надеялся, что в любой новой войне мне удастся остаться непосредственно в войсках. Получив приказ выехать в город, где я уже служил в общей сложности восемь лет, я подумал, что фактически опять повторится мой опыт Первой мировой войны. С тяжелым чувством я позвонил жене, чтобы она собрала мне чемодан, и через час уже находился в пути.

Возможно, мне приказали прибыть в Вашингтон, думал я, из-за того, что я недавно служил на Филиппинах. В течение каких-нибудь нескольких часов после удара по Перл-Харбору японцы предприняли воздушное нападение на Филиппины, в результате которого наши и без того слабые военно-воздушные силы практически были парализованы. Филиппины стали тем местом, на котором сосредоточилось внимание официальных кругов и общественности, и генерал Маршалл, несомненно, хотел иметь в своем штабе какого-нибудь офицера, знавшего обстановку на этих островах и состояние филиппинской армии, становление которой было на полпути прервано войной.

Когда я ехал в Вашингтон 12 декабря 1941 года, у меня не было ясного представления о ходе сражения на Филиппинах. В форте Сэм-Хьюстон мы получали отрывочные и маловразумительные донесения. Одно было несомненно: японцы не рискнут обойти острова. Однако направление японского удара и его мощь все еще оставались невыясненными, когда я прибыл в военное министерство.

Вашингтон военного времени по-разному характеризовали многочисленные едкие эпиграммы, однако во всех них подчеркивалось одно – хаос. Общим в них было и то, что правительство, в том числе министерства, ведавшие вооруженными силами, как и сама страна, всегда изображалось неподготовленным к войне и ее всеобъемлющим проблемам, а возникновение чрезвычайных обстоятельств в условиях пробудившегося чувства всеобщей причастности к происходящим событиям привело к путанице, усиливаемой толпами предлагавших свои услуги подрядчиков и благонамеренных добровольцев. Однако на этот раз военное министерство добилось обнадеживающего уровня боеготовности армии перед началом войны. Насколько я могу судить по своим личным наблюдениям за многие месяцы, которые я проработал в министерстве, это было достигнуто благодаря проницательности и решительности одного человека, а именно генерала Маршалла. Естественно, он имел поддержку. Его поддерживали сам президент и многие наши способнейшие лидеры в конгрессе и на ключевых постах в правительственном аппарате. Однако в 1940–1941 годах для генерала Маршалла было бы легче плыть в общем потоке, дать событиям возможность идти своим чередом, а самому ждать обычного завершения своей блестящей военной карьеры. Вместо этого он на протяжении многих месяцев преднамеренно шел трудным путем, полный решимости действовать. Чего бы это ни стоило лично ему или любому другому, но армия должна быть хорошо подготовлена к войне, начала которой он ожидал почти с часу на час.

Ранним воскресным утром 14 декабря я представился генералу Маршаллу и впервые за всю свою жизнь докладывал ему более двух минут. Это был четвертый раз, когда я вообще видел его.

Без какого-либо вступления, не тратя зря времени, начальник штаба армии США изложил в общих чертах военную обстановку в западной части Тихого океана.

Военно-морские силы докладывали ему, что Тихоокеанский флот будет не в состояния в течение нескольких месяцев принимать участие в крупных операциях. Авианосцы флота остались неповрежденными, так как во время нападения на Перл-Харбор они там не находились, однако кораблей поддержки было так мало, что предстояло серьезно ограничить действия авианосцев.

Более того, в тот момент не было никакой уверенности, что японцы вскоре не предпримут крупной десантной операции против Гавайских островов или даже против Американского континента, и поэтому руководство военно-морских сил считало целесообразным держать эти авианосцы в резерве для разведывательных и оборонительных действий, если только какое-либо крайнее обстоятельство не потребует их использования в иных целях. Министерство военно-морских сил не сообщало генералу Маршаллу приблизительной даты, когда, по мнению министерства, будут отремонтированы корабли и достаточно укреплен флот, чтобы предпринять наступательные действия в районе Тихого океана.

Гарнизон на Гавайских островах был настолько слаб, что военное и военно-морское министерства считали необходимым как можно быстрее усилить там воздушные и наземные силы, и эти меры должны были пользоваться приоритетом в наших усилиях на Тихом океане.

Между тем 10 декабря японские бомбардировщики нанесли тяжелые повреждения портовым сооружениям и складам военно-морской базы в Кавите, недалеко от Манилы. Часть небольшой оперативной группы, входившей в состав Азиатского флота, который базировался в манильской гавани, состояла в основном из дивизионов подводных лодок. Крупнейшим кораблем Азиатского флота был тяжелый крейсер «Хьюстон», находившийся в Илоило. Против мощного противника эти силы не могли устоять долгое время. А все указывало на то, что японцы намеревались как можно быстрее захватить Филиппины, и для нас весь вопрос теперь заключался в том, какие меры нам необходимо предпринять.

* * *

Генералу Маршаллу потребовалось, вероятно, около двадцати минут, чтобы нарисовать эту картину, а затем он внезапно спросил: «Каков должен быть наш общий курс действий?». Я подумал минутку и, надеясь, что сохраняю бесстрастное выражение лица, ответил: «Дайте мне несколько часов». «Хорошо», – сказал он и отпустил меня.

Характерно, что он даже не намекнул на один из наиболее важных факторов в этой проблеме: психологическое воздействие филиппинского сражения на американский народ и народы стран бассейна Тихого океана. Он отчетливо понимал, что если человек не способен учесть это соображение, ему нечего носить звезду бригадного генерала.

С этой новой проблемой я направился в свой кабинет, выделенный мне в управлении, известном тогда как управление военного планирования, которое возглавлял мой старый приятель бригадный генерал Леонард Джероу. Было очевидно, что мой ответ должен быть неоспоримым и быстрым, если я хочу завоевать доверие Маршалла и доказать свою полезность в военном министерстве. В этом мне помог мой старый опыт.

Вскоре после Первой мировой войны я в течение трех лет служил под началом одного из самых опытных военных людей генерал-майора Фокса Коннера. Одной из тем, которой он чаще всего касался в беседах со мной, было союзное командование, его трудности и проблемы. Другой его темой был генерал Джордж Маршалл. Генерал Коннер обычно говорил мне: «Мы не сможем избежать другой большой войны. Когда мы вступим в эту войну, мы будем в ней участвовать с союзниками. Придется выработать систему единого командования союзными войсками. Мы не должны согласиться с концепцией «координации», в соответствии с которой был вынужден работать Фош. Мы должны настаивать на личной ответственности за руководство военными действиями. Лидерам придется научиться преодолевать националистические соображения в ходе осуществления кампаний. Единственный человек, который может это сделать, – это Маршалл: он близок к гениальности».