к столу, на котором стоял самогон, и схватился за бутыль. Девушка тут же бросилась к отцу и положила свою ручку на его сухую ладонь.

– Не надо, батюшка, – попросила она нервно. – Не пейте больше. Ведь вам завтра на службу в контору надобно идти.

– Пусти, – недовольно вымолвил старик, отстраняя дочь. – Надобно мне забыть…

Николай Александрович налил себе полную рюмку и под тяжелым трагичным взором дочери быстро опрокинул спиртное в себя. Софья несчастно смотрела на высокую тощую фигуру отца и вдруг вспомнила, каким он был три года назад. Тогда еще была жива ее матушка, Екатерина Ивановна. И батюшка, эффектный подтянутый поджарый военный в темном зеленом мундире помнился ей веселым и добрым, седовласым и моложавым в свои пятьдесят лет. Тогда они счастливо и беззаботно жили в большом двухэтажном особняке на Тверской улице, их семейство было богато, знатно и уважаемо в обществе.

Но вскоре все поменялось, и несчастья последовали одно за другим. Сначала скоропостижно умерла Екатерина Ивановна, и Замятин начал с горя пить, затем он пристрастился еще и к картам. Менее чем за год Николай Александрович промотал все их состояние. Проиграл в карты усадьбу и родовое поместье с тремя деревнями, которое унаследовал от своего отца. Пытаясь расплатиться с кредиторами, Замятины были вынуждены продать особняк в Петербурге и еще остались должны. Их главный кредитор, влиятельный граф Дмитрий Егорович Бутурлин, требовал возвращения долга и даже грозил упечь Николая Александровича в долговую тюрьму.

В тот злосчастный день только слезы Софьи, которая бросилась на колени перед стареющим графом и слезно умоляла не делать этого, умилостивили сердце Бутурлина. Граф предложил Замятину сделку: Софья должна была поступить горничной на службу к его дочери Елене, ибо Бутурлин уже давно подыскивал девушку для этого и никак не мог найти подходящую. Горничная должна была своим видом и образованием удовлетворять изысканный вкус дочери графа. Крепостные девки казались графу слишком примитивными для этого, а мещанки глупыми. Оттого, по словам Бутурлина, Софья как нельзя лучше подходила на эту роль. Дмитрий Егорович пообещал жалование Софьи отправлять на покрытие долга, а также устроил Николая Александровича управляющим на кожевенный завод. Благодаря этому, через десять лет службы Замятины намеревались полностью рассчитаться по долгам.

Софья, счастливая, оттого что ее мольба не стала напрасной, ибо Бутурлин так смилостивился над ними, с воодушевлением начала исполнять свои новые обязанности горничной при дочери графа Елене Дмитриевне, которая была всего на два года старше нее самой. Но Николай Александрович не оценил всех хлопот Софьи и ни в какую не хотел работать и начинать новую жизнь. Он постоянно пьянствовал, прогуливал службу, словно его совсем ничего не волновало в этой жизни. Замятину грозило непременное увольнение, и Софья отчаянно боялась этого. Ибо прекрасно понимала, что без жалования отца ей одной никогда не расплатиться по долгам с Бутурлиным. Ее жалование горничной, довольно скудное, не превышало даже третьей части суммы, которую получал на службе ее отец. Да, Софья жила в шикарном особняке Бутурлиных, ела там же на кухне со слугами и оттого почти не тратила деньги. Ибо даже простые платья ей шились, как и всем слугам Бутурлиных, за счет графа. Но все равно ее мизерного жалования не хватило бы для быстрого покрытия долга. Только по просьбам Софьи, которая постоянно ходила к управляющему завода и простила не увольнять отца, полупьяного Замятина терпели в конторе.

Замятин опять вылил в себя рюмку и, усевшись за стол, ласково посмотрел на дочь.

– Ты одна у меня осталась, – пролепетал он. – Матушка-то твоя покинула меня и совсем не пожалела меня.

– Батюшка, зачем вы так говорите? – с болью заметила Софья.

– Да, именно так! Оставила меня одного на этом свете! А как я без нее жить должен, позволь тебя спросить? – с надрывом пролепетал Николай Александрович, вновь наливая рюмку.

Софья, видя, что отец вновь намерен выпить, выхватила из его руки рюмку.

– А нас с Ильюшей вам не жаль, батюшка?! – воскликнула она в сердцах. – Прошу вас, не надо более пить! Опять Никита Лукич недоволен будет! Я уже не знаю, как его просить за вас!

– Не проси! – возмутился Замятин, вскакивая на ноги и пытаясь забрать у девушки рюмку. – Что ты унижаешься перед этим скотом?!

– Он над вами начальствующий, батюшка. Выгонит он вас со службы, как же мы тогда Дмитрию Егоровичу долги выплачивать будем?

– Отдай! – воскликнул недовольно Замятин и вновь попытался отобрать рюмку у дочери.

Но Софья отбежала к двери и истерично выпалила:

– Отец! Я прошу вас!

– Отдай, гадкая девчонка! – возмутился старик и, схватив дочь за плечо, отобрал у нее рюмку.

Он быстро подошел к столу и вновь налил себе спиртное. Софья с болью и слезами на глазах смотрела на сухую фигуру отца и вдруг вспомнила, что когда-то он был заботливым и любящим. Качал ее на коленях и постоянно шутил. А теперь ее отец превратился в обрюзгшее невменяемое чудовище, которому было наплевать на ее страдания и просьбы. Всего за два года он постарел на десять лет и теперь выглядел старым и дряхлым. Замятин опять уселся на стул и проворчал:

– Только она любила меня. А ты, неблагодарная, даже не понимаешь, что отцу надо забыться.

Софья поджала от обиды губы и несчастно подумала о том, что после смерти матери отец изменился до неузнаваемости. Он перестал интересоваться жизнью ее и Ильюши. Словно ему сделалось все равно, что будет с ними дальше. Вытирая маленьким кулачком уже побежавшие по щекам слезы, девушка взвилась с места и выскочила за дверь. Стремительно слетев с деревянной лестницы, она устремилась на морозную улицу, понимая, что бороться с пагубным пристрастием отца у нее нет сил.

В тот миг, когда холодный мартовский ветер ударил сильным порывом в ее нежное лицо, Софья отчетливо осознала, что теперь она одна на этом свете. И должна бороться за свою жизнь и за жизнь маленького брата сама. Ибо Николай Александрович теперь совсем не любил их и не хотел ничего более от этой жизни.

Санкт-Петербург, набережная р.Мойки

Всю дорогу до особняка Бутурлиных девушка почти бежала, стремительно перемещаясь по мостовой и задыхаясь. Она спешила, зная, что Елена Дмитриевна уже сердится. Ведь Софье было велено только снести письмо по нужному адресу, а она еще зашла к отцу. Уже приблизившись к гранитным берегам реки Мойки, девушка чуть замедлила шаг и, пытаясь