точки этой цепочки вплоть до исходного библейского текста. В нашем комментарии такой материал содержится. Усилия наши были направлены на то, чтобы по возможности уловить смысловое смещение на пути от греческого к славянскому, от Ко к Тр, установить точку, в котором оно произошло: при переводе, при переписке и правке — в греческом тексте или в славянском, дать его лингвистическое и лингвопсихологическое обоснование. Отечественная традиция лингвистических и герменевтических исследований, имеющих подобные цели в отношении древнерусских переводных памятников, включает имена А.М. Соболевского, И.В. Ягича, В.М. Истрина, Н.А. Мещерского, М.А. Моминой, В.Ф. Дубровиной, А.А. Алексеева, Н.В. Коссек, Е.М. Верещагина, И. Огрен, А.М. Камчатнова и их учеников и последователей.

Особенность нашего подхода обусловлена как раз его культурно-просветительской, так сказать, практической ориентацией: ни одно проблематичное место не могло остаться без современного эквивалента и — в идеале — без лингво-герменевтического истолкования, интересного не только для специалиста, но и для рядового "книжника" нашего времени. Иначе говоря, издание ориентировано на возможно более точное представление смысловой стороны памятника, что достигается текстом перевода в совокупности с комментариями. Хотелось бы думать, что мы следуем желанию А.Х. Востокова, который в предисловии к публикации Остромирова Евангелия (с. VII) писал, что он объяснил памятник в отношении языка, а "объяснить оный в отношении к Богословию и церковной истории", а также "светлые и туманные стороны древности" предоставляет последующим исследователям.

Современный текст Временника Георгия Монаха и сопровождающий его исследовательский аппарат подчинены незыблемому принципу текстологии, а именно:

а) сохранить в неприкосновенности памятник словесности, в нашем случае смысловую ткань, сплошность Тр;

б) реставрировать смысловую ткань Тр в местах ее повреждения и привести доказательства реставрации.

Смысловые утраты Врем относительно греческого даны в угловых скобках. Прибавления Врем относительно греческого и наиболее яркие замены обозначены курсивом. Конъектуры из списков второй редакции, как и в издании В.М. Истрина, обозначены угловыми скобками. Их больше, чем у В.М. Истрина, за счет выбора адекватного смыслового варианта из подстрочных вариантов этого издания. Восстановления, выполненные нами по спискам той же редакции, что и Тр, комментируются. Не излишние, как мы надеемся, стилистические прибавления авторов русского перевода ограничены круглыми авторскими скобками.

Следует обратить внимание на необычность применения главного текстологического принципа в нашем случае. В текстологии речь идет о сохранении текста, у нас — о сохранении смысловой ткани, смыслового уровня текста, о возможно более точном его отображении в тексте на современном языке. Очевидно, что приложение текстологического принципа к современному переводу входит в противоречие с теорией и практикой современного перевода, где порицается рабское следование за оригиналом, не приветствуются лексические повторы и невольные рифмы, рекомендуются синонимические замены и т. п. Это вторая необычность современного перевода древнерусского памятника. Она вызвана желанием сохранить и донести до современного читателя более, чем содержание памятника: сохранить и донести все, что только возможно, из его языка, напомнить нам самим о забытых значениях, конструкциях, фразеологизмах, приемах выразительности. Мы не предлагаем каких-либо общих правил допуска языковой старины в современность, но в нашем переводе читатель увидит такие ее стилистические приметы, как слишком частый присоединительный союз и; логическое подчеркивание с помощью частицы же (в славянском тексте выполняющей функцию показателя связности, обозначая повторную номинацию [Грицанюк 1999, 154]); пресуппозиционное ведь (эквивалент церковнославянского бо); паратаксис (не переводить же его в гипотаксис); "нерусский" эллипсис ("он взял за руку и привел его"); фразеологизмы типа "показал спину", "обнажился от истины". Надеемся, что читатель не увидит у нас того, что было бы испытанием для его языкового чувства, например анаколуфа или примитивно-наивного сочетания прямой и косвенной речи: "На четвертый день он, помолившись, сказал Израилю словом Господа, что Бог выведет вас из Египта" И95.

Материалом цельного современного перевода достигается, как нам кажется, и практическая культурная задача — перенос в наше время хотя бы некоторых элементов духовного облика средневекового человека, а именно тех едва различимых элементов, которые скрыты в слове. Кольцо для книжника XI века — это то, во что перст вниде, кольцо в материальной оболочке лексемы перст. Пусть об этом знают и читатели нашего времени: сохраняем описательное выражение и место комментируем. Константин Великий, обращаясь к священникам на Соборе в Никее, не просто призывал их или понуждал, но с-гонял, под-гонял их к единству, ведь он главный пастырь, они его стадо, а они пастыри над остальным стадом. Пусть и сегодня активизируется эта метафорическая картина. Пророчеством Даниила (Дан 9.24) определены 70 седмин до дня гнева. В слове определены (так звучит это место в синодальном переводе Библии) нет никакого содержания, сема "предела" уже умерла в нем. Но в ХГА (и еще более у Златоуста в Толковании этого места Кн. Даниила) все суровее: 70 седмин от-сечены, от-рублены и все предыдущее пре-сечено сроком пророчества. Средневековый переводчик чувствовал суровость пророчества языком (звучащей гортанью, как говорит С.С. Аверинцев [Аверинцев, Классическая греческая философия, 56]) — дадим это почувствовать и современному читателю. В самой лексике более всего видно биение жизни, неравнодушие книжника ко всему, что касается отхода от правоверья, нарушения принципов аскетизма, пренебрежения божественной благостью. Видны и более простые пристрастия. Аристотель для переводчика — блудник, хотя у Амартола он всего лишь болтун. Краснобаи, красноречивые говоруны — так с легким осуждением называет византийский монах античных писателей. В переводе они язычники — суровое осуждение, будь они живы, так и опасный донос.

В Хронике тысячи личных имен, именований местностей, земель, городов, владений, племен, и народов; записаны они на все лады, так что их идентификация представляет серьезную проблему. При составлении указателей личных имен и географических понятий мы были связаны все той же практической задачей: современный читатель должен получить сведения о лицах и географии "ойкумены" на современном уровне научных знаний о них. Тут свои трудности. Существующие правила транслитерации не всегда годятся, а образцы или отсутствуют, или варьируют по научным источникам. Наши указатели вызовут, по-видимому, такие же нарекания, как и все создаваемые, и, как все создаваемые, они необходимы и желанны: огромная масса исторических собственных наименований впервые появляется в печати. Для каждого имени даются варианты написаний, заглавным выбирается то, которое, насколько можно судить, соответствовало произношению переводчика. Например, Мелитена (так на географических картах в соответствии с принятым стандартом) вводится как Мелитина — с уважением к византийскому итацизму переводчика. Унификация написаний не должна заслонить своеобразие мира имен в памятнике.

У переводчика XI века в отношении имен была, однако, иная забота: он впервые и на слух знакомился с морем собственных и несобственных именований и не всегда успевал отличить одно от другого — так