* * *

Вся работа США и западноевропейских стран по расшатыванию устоев монолитного советского общества заслуживает высокой оценки и профессионального уважения. Ее можно изучать как образец сочетания четко сформулированной политической цели, маскировки этой цели в привлекательные лозунги, навязывания своему противнику правил и условий игры, а главное — многолетней, упорной, последовательной практической борьбы за осуществление выработанной политики.

Я смотрю на жизнь глазами профессионала и не могу не видеть, что Запад, который яростно защищал права каждого нашего диссидента, каждого «пятидесятника», каждого правозащитника, сразу же после распада СССР потерял всякий интерес к защите прав человека или этнических групп на обширной территории бывшего Советского Союза. Никто сейчас не вспоминает о «третьей корзине», никого не беспокоят массовые нарушения прав граждан по признаку их этнической принадлежности или религиозных верований, не волнуют тысячи убитых и искалеченных, миллионы обездоленных беженцев.

«Права человека» как понятие исчезли из арсенала внешнеполитических отмычек сразу же, как только была достигнута политическая цель: уничтожение своего главного противника — СССР. Но это все стало ясно потом, да и то далеко не всем…

Так уж сложилось, что в течение восьми или даже более лет мне пришлось быть членом партийного комитета разведки, то есть высшего партийного органа в ПГУ. Там обсуждались так называемые «персональные дела», которые выворачивали такие судьбы и приоткрывали дверь в такие потемки нашей жизни, что после этих заседаний приходилось дома пить валокордин, чтобы заснуть. Одно из таких «дел» пришлось как раз на описываемое время. Слушание состоялось 3 октября 1975 года. Перед парткомом предстал сотрудник управления внешней контрразведки М. (того самого, которым тогда руководил молодой генерал О. Калугин), работавший под прикрытием поста заместителя торгпреда в одной европейской стране. По роду службы он должен был обеспечивать соблюдение всеми советскими гражданами в этой стране норм морали и правил поведения за границей. И вот что я записал по свежим впечатлениям от этого разбирательства:

«Трудно представить себе более омерзительного, даже внешне, субъекта. Почти 50-летний мужик с физиономией плакатного кулака-мироеда был бы находкой для Ломброзо. Жидкие рыжевато-белесые волосы еле скрывают расползающуюся лысину. Узкий лоб подпирается резко вздутыми надбровными дугами, которые сразу настораживают: „Берегитесь, перед вами пещерный человек!“ Глаза цвета застиранного голубого исподнего белья, выпученные, внешне ничего не выражающие, как у лягушки. Мигают редко, но иногда жестко смотрят по углам, как бы выискивая, что можно схватить длинным липким языком.

Приплюснутый, хрящеватый нос вкупе с увесистым подбородком говорит о том, что этому неандертальцу „все по плечу“. Вот про таких-то и говорят: „Способный, очень способный, на все способный!“»

Четыре часа мы слушали ответы этого человека, и наша общая ненависть к нему крепла. В июне с. г., уезжая в очередной отпуск после пяти с половиной лет пребывания в стране, он оставил запечатанной сургучной печатью пухлую папку в хранилище резидентуры. Но во время его отсутствия резиденту срочно понадобились условия агентурной явки, которые должны были храниться именно в папке у М. Папка была вскрыта, и на глазах изумленного резидента из нее вывалились пачки банкнотов, золотые, платиновые украшения, изделия из драгоценных камней. Сразу вспомнилось, что он недавно оформил покупку второй «Волги», что его жена по 5–6 раз в году ездила «по семейным обстоятельствам» в Москву, каждый раз набивая купе поезда под потолок картонными коробками. Было принято решение досмотреть его багаж на таможне. В нем оказалось, как в магазине, всего по 50: 50 пар обуви, 50 костюмов, 50 плащей, 50 отрезов и т. д.

Четыре часа он врал, выкручивался, потом стал угрожать, что «потащит за собой кое-кого из верхов», а кончил тем, что обмяк, пустил лжеслезу, сказав, что болен раком, хотел обеспечить семью, и затем заявил: «Многие делают, как я!»

Так ни в чем он и не признался, а мы ограничились его исключением из партии и, естественно, увольнением из разведки. Надо было бы отдать его под суд, но все понимали, что суд будет бессилен провести расследование за границей и М. удастся выкрутиться.

Дело М. надолго оставило чувство не только гадливости, но и тревоги. «А что, — думалось, — если эти сокровища не продукт его взяток с фирм, торговавших с Советским Союзом, а подношения спецслужб противника в благодарность за предательство? Почему он держал их за рубежом, а не привез в Москву „для обеспечения семейства“? Значит, намеревался бежать?..»

* * *

Не одному мне приходили в голову мысли: «Что же делать? Как определить свою позицию?» Не раз мы обсуждали эти навязчивые вопросы в кругу самых близких сослуживцев. Горькие темы завтрашнего дня Отечества занимали основное время нашего внеслужебного общения. Надо признать, что идея бунтарства, выступления в какой бы то ни было форме против существовавшего строя казалась нам неуместной. Все мы искренне и бесповоротно верили в социализм как в более высокую и гуманную социальную формацию, чем капитализм. Мы также были убеждены, что все наши беды проистекают из-за субъективного фактора — человеческих качеств вождей, надеялись и верили, что придет вскоре к власти новое, молодое, просвещенное поколение партийных и государственных деятелей. Вспоминали персидскую поговорку: «Разозлившись на блоху, не стоит жечь кальсоны». Перед нами был пример такого человека в лице Андропова, «белой вороны» в тогдашнем руководстве, человека беспредельно честного, педантично сдававшего в госдоход все поступавшие к нему подарки от коллег из-за рубежа, умного, эрудированного, широко смотревшего на все проблемы, без шор.

Вера и надежда не покидали нас. Не сговариваясь, я и мои ближайшие друзья пришли к решению выполнять до конца наш солдатский долг разведчиков: говорить и писать правду, помогать по мере сил формировать критическое отношение к миру и к самим себе.

Неплохим лекарством, подкреплявшим душевное равновесие, были поездки за рубеж для выполнения некоторых задач, носивших скорее политический, чем разведывательный характер, хотя черту между этими категориями провести иногда затруднительно. К тому времени уровень моей информированности был достаточно высок, чтобы проводить компетентные консультации с представителями высшего эшелона власти зарубежных государств. Чаще всего мои маршруты пролегали в страны Латинской Америки, которые я лучше знал, языком которых владел достаточно свободно, где у меня было много друзей и «связей». Я не подменял наших послов — официальных представителей государства, потому что часто выезжал в страны, с которыми не было дипломатических отношений, или в страны, где отношения были заморожены на низком бюрократическом уровне и носили формальный характер. Во время контактов с неофициальными представителями всегда проще, без каких-либо обязательств, можно обсудить любой вопрос в предварительном, зондажном порядке.

В мае — июне 1977 года в разведке появилась тропка, которая вела в Панаму к ныне покойному генералу Торрихосу, проводившему тогда трудные переговоры с Соединенными Штатами относительно заключения нового договора о канале, вернее, договора о передаче канала Панаме. Панамо-американские отношения в то время были одним из напряженных кризисных узлов в мире. Нам, естественно, хотелось оказать поддержку Панаме и ее лидеру в справедливом стремлении получить полный контроль над каналом, проходящим по ее территории. Для США утеря военных баз в Панаме была бы чувствительным ударом. До 1977 года у нас не было прямых выходов на панамское руководство, отсутствовали дипломатические отношения, и вот теперь одна из наших «связей» предложила вывести советского представителя на прямой контакт с самим генералом Торрихосом, завоевавшим к тому времени широкую известность и популярность как честный патриот, умный и энергичный защитник интересов своей страны.