С мужчинами из посёлка Охотник не водился, Правил, по которым жил лесной народ, признавать не хотел. Ни огорода у него не было, ни семьёй настоящей, с детьми, озаботиться не удосужился. Каждую весну, возвращаясь из путешествия по Лесному краю, приводил он в свою хижину новую девушку, а спустя год выпроваживал наскучившую жену, часто на сносях, нимало не заботясь о судьбе потомства. Иногда женщины отправлялись в родные посёлки, чаще оседали в Зелёном Холме. А дважды – исчезали. Куда они сгинули, никто не расспрашивал – мало ли какая беда с человеком может приключиться. Охотник и за жён, и за особенность свою платил щедро: шкурами ворчунов, прозрачной плёнкой из вычищенных пузырей, крепкими, не рвущимися верёвками, нарезанными из перепонок шлейфокрыла. И скинами. Никто кроме него не умел охотиться на хок. По-настоящему охотиться, а не отпугивать, заставляя превращаться снова в туман, из какого те появлялись.

Зелёный Холм лежал на границе заселённого людьми края. Дальше на север человеческого жилья не было. А с востока на юго-запад бежала через посёлок тропа. По ней приходили ближние и дальние соседи, торговцы-меняльщики, другие путники. Приносили свежие байки, рыбу с Реки и озёр, стальные ножи, чёрный камень, из которого выплавляли крепкие, не тупящиеся и не крошащиеся наконечники стрел, диковинные вещички, добытые таинственным Странником в Городе Древних. И ещё – аромат большого, бескрайнего мира.

Впрочем, последнее замечал только Крис. И Тэд, и Марик, и даже Джула смотрели удивлённо, когда он упоминал об этом. Но отправиться по тропе, уходящей на юго-запад, друзья мечтали не меньше. Каждую осень где-то далеко у Длинного Озера собирались парни и девушки лесного и речного народов. Знакомились, веселились, жгли костры, плясали, пили терпкий хмельной жус, сброженный из ягод стеклянки. Выбирали себе пару. Там начиналась Взрослая Жизнь. Девушки обычно уходили из дому навсегда, вместо них ребята приводили своих избранниц.

Летом Крису, Марику и Тэду исполнилось пятнадцать, Джуле – тринадцать. Заканчивался месяц лютайр, и вместе с ним – последняя осень их детства. Они по пальцам считали дни, что остались до Праздника и первого в жизни большого путешествия.

– Крис, иди скорее сюда, пока Толстяк всё не слопал!

– Эй, кто обещал не обзываться? Вот стряхну тебя вместе с кислицами, будешь знать!

Марик впрямь слегка тряхнул ствол деревца и, задрав голову, смотрел, как подействовала угроза на сестру. Увидел Криса, подмигнул, поманил рукой.

– Ты глянь, чего видно! Прям жалею, что это моя сестрёнка.

Джула забралась на самую верхушку. Достать висящие на кончиках тонких ветвей жёлтые, налитые соком плоды казалось невозможным. Но она придумала способ – обхватила руками ствол, упёрлась ногами в ветви и принялась что было силы их раскачивать. Это подействовало – кислицы сыпались вниз. Но и коротенькая юбочка из шкуры ворчуна сбилась к талии, открывая стоящим внизу парням мускулистые ножки до самого основания.

Сообразив, что братец притих неспроста, Джула посмотрела вниз, спросила настороженно:

– Чего вы там разглядываете?

– Проверяем, ты и снизу на рыжка похожа?

– Проверяете?! Ну ладно…

«Бамм!» Твёрдый увесистый плод отскочил от макушки Марика, задел отпрыгнувшего в сторону Криса.

– Ты чего!? – Толстяк попятился, схватился за голову. – Шишка же будет!

– А ты не глазей, куда не просят! Собирай, что я натрусила. Будешь потом ныть в дороге, что еды мало.

– Сама первая начала! Договаривались не обзываться.

Марик не любил своё прозвище, но раз уж прилипло – ничего не поделаешь. Прозвища в посёлке были у всех, кроме малышни. У одних обидные, у других обыкновенные, кому как повезёт прославиться. Тэда звали Молчуном, Берта – Безголовым, Ореста – Кривым, тётушку Энн – Докторшей, Джулу – Рыжком, а как иначе? Криса называли Красавчиком. Раньше он злился, но сейчас привык. Всё из-за копны золотистых вьющихся волос, голубых будто летнее небо глаз и ямочек на щеках, совсем как у девчонки. Но он же не виноват, что таким уродился? Красавчик, стало быть, Красавчик. Мужчины произносили это слово с нарочитой издёвкой и скрытой завистью, девушки, кроме Джулы, – ехидно, а женщины… Этим летом женщины начали посматривать на него так, что Крис спешил отвернуться, уйти подальше. Чтобы не слышать. Нет, вслух они ничего не говорили, но он почему-то слышал не слетевшие с губ слова, такие… такие взрослые. Он не решался повторить их.

Зато Марик любил поболтать о взрослой жизни, о женщинах, и когда друзья сбегали в пещерку, принимался со смаком описывать свои фантазии. Сочинять он был горазд. От этих рассказов Тэд обычно краснел и подтягивал коленки к подбородку. Джула хихикала, то и дело облизывая губы, и было заметно, как под лифом у неё выпирают две маленькие твёрдые грудки. И у Криса начинало перехватывать дыхание, а глаза сами собой возвращались к этим бугоркам.

Грудки у Джулы были упругие, похожие на две торчащие в стороны репчатки с розовыми носиками. Однажды, в самом начале лета, наслушавшись рассказов Толстяка, она шепнула Крису на ухо: «А хочешь потрогать?» Они тогда сбежали от приятелей, забрались подальше за реку, где на полянах росла высокая мягкая трава-малька. Понятно, любились они «по-детскому». Женщинами девушки становились во время Праздника, это было Правилом. Но даже так оказалось до того здорово, что Крис и представить боялся, какое же это удовольствие будет «по-взрослому»!

После, когда насытившиеся и усталые они лежали в спутанной, измятой мальке, Джула предложила:

– Крис, а давай я буду твоей женой.

Он не понял сперва, переспросил удивлённо:

– А как же Праздник? Ты не хочешь идти на Длинное Озеро?

– Конечно хочу. Но кто нам мешает выбрать друг друга? Правила не запрещают приводить девушку из собственного посёлка. Мы же с тобой не кровные родичи.

Восторг пьянящим ливнем захлестнул Криса. Правила не запрещают, они с Рыжком будут вместе! Всегда!

Джула спрыгнула на траву, с сомнением заглянула в мешок.

– Не маловато?

– Маловато?! – возмутился Марик. – А тащить его кто будет? Или ты одни кислицы весь Праздник жевать собралась?

– Ладно, ладно! Хватит, значит хватит. Всё равно солнце уже садится, а нужно ещё к маме зайти. Лекарства возьмём, жус, и вообще…

Матушке Энн исполнилось тридцать два года. Она была самой старшей женщиной в посёлке и самой многодетной: шестеро собственных детей и трое приёмных. Крису было пять, Лиз – шесть, а Тине – два годика, когда не стало их родной мамы. То был самый тяжёлый год в их жизни. Но к осени отец перебрался к овдовевшей Докторше, и у Криса сразу добавилось три рыжих, как огонь, сестрички и два братика. А через год родился ещё один. Мама Энн сумела вырастить всех девятерых. Даже Тину, проглоченную пузырём, выходила, хоть весь посёлок считал ту обречённой. А девочка и выжила, и выросла вполне здоровенькой, только уродливой из-за шершавых багровых пятен по всей коже, замкнутой и язвительной не в меру. Когда три года назад не вернулся с охоты отец, мама Энн нового мужа приводить в дом не захотела, рассудив, что уже старовата. И теперь, когда старшие дочери, повзрослев, ушли из посёлка, а средние дети начали жить отдельно, с ней остался один младшенький, Рикки.