Дон‑Жуан необыкновенно изящно вошел в мою жизнь. Осмотрительный молодой человек — не из тех, кто действует нахрапом. Он был безупречен с моими сослуживцами, обсуждал с ними передачи, задавал вопросы, чтобы произвести на меня впечатление, и больше ни разу не появился ни со стриженой брюнеткой, ни с надушенной блондинкой. Лурдинья изменила бы свое суждение о нем — выходило, что он не бабник, а очень интересный молодой человек… Я была очарована, особенно после того, как он поиграл на фортепьяно в ресторане. Музыка любви… Он разжег мое воображение, а потом исчез. Прошел месяц. Я спрашиваю официанта. «Он все разъезжает…» Вот, оказывается, почему его нет. «Он забыл книгу на фортепьяно». Официант словоохотлив. Есть за что зацепиться. Просто ли так он оставил книгу?.. Ясно! Я попросила знакомого официанта принести книгу. Конечно… Это моя книга! Книга моей матери!

Ноги у меня подкосились. Я села. На фронтисписе — пятиконечная звездочка, которой моя мать помечала все свои книги — ее экслибрис. Полистала страницы. На сто девятнадцатой — сиреневая закладка, на триста пятьдесят седьмой — визитная карточка его отца: Мигел Фонсека. Откуда у него моя книга? Какой подлец ему дал ее? Я взяла под руку официанта и сказала, что это очень ценная книга и что дома она будет сохраннее. Он согласился без разговоров. Постоянный слушатель!

Целый день я размышляла. Может быть, он шел за мной и проник ко мне в квартиру… Замки‑то у нас ни к черту не годятся… Может, он вошел под видом разносчика пиццы, водопроводчика, электрика, что‑нибудь в этом роде… Может, подсматривал за мной в щелку, дурачок. Подслушивал, как я говорю сама с собой, смотрел, как я сплю… А сплю я всегда голая… А может, он приходил на какой‑нибудь праздник?.. Не может быть — я бы его заметила. Наверное, я кому‑то дала эту книгу, а тот дал ему… Нет… Может, я где‑то ее забыла, а кто‑то нашел, продал букинисту, а он купил… Чего только я не передумала! Настолько мне это было любопытно, что я целые часы проводила в бдениях. Наконец, потребовала назад книги, которые давала сто лет назад — и ни у одного из моих друзей «Божественной комедии» не оказалось. Это могла быть только моя книга. Вернее, моей матери. Я стала ждать. Дон‑Жуан вернется и раскроет тайну.

Он казался мне таким знакомым, таким похожим на кого‑то… У него даже был вид какой‑то знаменитости. И так хотелось опять увидеть его коленки…

Две ассистентки помогали мне подбирать любовные истории. Почти полтораста писем в день — и такие нелепые, что дальше некуда. В первую очередь ассистентки прочитывали те письма, которые отличались разборчивым почерком и непристойным содержанием, но я настаивала, чтобы они читали все подряд… То, что долгие годы я расшифровывала написанные в темноте записки матери, где она описывала свои сны, научило меня разбирать все, вплоть до врачебных рецептов, и поэтому иногда я выявляла перлы, пропущенные ассистентками.

Я созерцаю две кучи писем у меня на столе. Решаю, что начать надо с прочитанных. Нахожу несколько любопытных историй, потом еще две, которые привлекли мое внимание одинаковым почерком и одинаковым началом.

«Наверное, они знали друг друга в иной жизни, если таковая существовала. Вновь узнали они друг друга. Они условились, что он встретит ее в Страстную пятницу. Когда она вошла в этот небольшой ресторан, он понял, что получает наивысший дар в своей жизни — любимую…»

Среди выбранных писем мне попадается еще одно, уже третье, написанное тою же рукой и начинающееся точно так же. Ассистентки уже собирались выбросить его в мусор. Ясно, что эти три письма были написаны и присланы одним и тем же лицом. Первый абзац был одинаковым во всех трех, дальнейшее было различным.

Вкратце, дело было так:

В первом письме они влюбляются, женятся и всю жизнь проводят вместе в розовом домике.

Во втором варианте они просто смотрят друг на друга — и так проходит вся их жизнь. Только в старости они отдают себе отчет, что поезд ушел.

В третьем — они выходят из ресторана, проводят вместе бурную ночь и больше никогда не встречаются.

Написал их он. Дон‑Жуан. Никакого сомнения.

Ассистентки отобрали третье, подумав, что первые два — это просто копии. Некоторые корреспонденты присылали одну и ту же историю по два‑три раза. Я убедилась, что мои помощницы читали только начало писем. Только я смогла выбрать первый вариант.

Запыхавшись, я влетела в ресторан. За моим столиком сидел он. По‑прежнему красивый. Я улыбнулась и села. Он подарил мне розу (ее лепестки я храню до сих пор). Мы поговорили о жизни. Он так и не раскрыл мне тайну книги. Сказал, что взял ее в отцовской библиотеке и не обратил ни малейшего внимания на звездочку на форзаце.

— Все рисуют звездочки, — пояснил он, — звездочки, сердечки, квадратики, цветочки.

Черт побери! Не могло это быть простым совпадением… Какое разочарование! Я ожидала героического повествования, тщательного описания стратегии, разработанной для того, чтобы добыть мою книгу… Ничего подобного! Потом я подумала, что он начнет разговор о картине из ресторана и о встрече Данте с Франческой в аду, описанной в «Божественной комедии»… Не было и этого. Может быть, он еще даже не дошел до этого круга ада, а может быть, не знал, что это за мужчина и женщина на картине. Это уж я такая дура, что пытаюсь объяснить и связать всевозможные факты… Я готова была прийти к выводу, что он забавляется со мной, что все продумано, что карты судьбы он тщательно изучил и перетасовал — картина, книга, молчание… Нет. Быть может, он знаком с Николау? И с Никодемусом? Мир‑то тесен… Нет. Неважно, какая мне разница, мне просто хотелось видеть его, и он здесь… Так хотелось… Этой ночью мы не предавались любви, но, сев в машину, обнимались и целовались, как только могли.

Наутро Дон‑Жуан звонит, просит книгу, и я подавилась пирожком, узнав, что он уже в подъезде моего дома.

— Заходи.

Я открыла дверь. Он ничего не заметил. Я задыхалась, слезы текли у меня по щекам. Тут он понял, что мне что‑то не в то горло попало. Постучал мне по спине, поднял голову и руки, чтобы избавить меня от удушья. Вскоре я пришла в себя и выпила стакан воды.

— Прошло?

— Прошло.

— Теперь нормально?

— Нормально. Я уж думала, помру… Пирожком подавилась. Хочешь кусочек?

— Нет, спасибо.

— Извини, что так тебя принимаю…

— Мне не терпелось тебя увидеть.

— Хочешь соку, кофе?

— Хочу тебя.

Не сдержавшись, он стал торопливо целовать меня.

— Хочу тебя…

— Прямо сейчас?..

— Этому бесполезно противиться, иначе будет только хуже…

Он был совершенно прав. Из кухни — прямо в спальню. Он сбросил одежду, я тоже, оставшись в одних голубых трусиках. Как покраснел его вздыбившийся член! Как приятно сжимать его рукой!.. Он нежно вошел в меня, и мы оставались в той же позиции, пока не исчерпали всех своих возможностей. Обычно я начинаю спереди, глаза в глаза… Когда он в меня входил, лицо его было необыкновенным — рот приоткрыт, веки смежены… Ни в какой другой ситуации у него не было такого выражения лица. Я вздыхаю. Ему нравилось, когда я сверху, в позе наездницы. Анданте, аллегро модерато, адский галоп… Я обожала стоять на четвереньках, когда он кусал мне затылок. Мы почти всегда кончали в этой триумфальной и в то же время животной позиции, и его зубы вонзались мне в плоть! Я ощущала себя волчицей или львицей, или самкой тапира…