За четыре тысячи миль, в городке Мантуя, что на севере Италии, Бенито Муссолини произносил напутственную речь перед дивизией чернорубашечников, отправляющейся на русский фронт. Его речь эхом вторила манихейскому видению мира, озвученному Халлом: «Стороны обозначены предельно ясно, — восклицал дуче. — На одной стороне — Рим, Берлин и Токио, на другой — Лондон, Вашингтон и Москва. У нас нет ни малейшего сомнения, каким будет исход этой великой войны. Мы победим, потому что история показывает нам, что люди, представляющие старые идеи, должны освободить место людям, представляющим идеи будущего!»

Тем временем в России продолжались яростные сражения, не оставляющие времени для таких пышных речей. Советские лидеры, несомненно, согласившиеся бы с последней фразой Муссолини, в данный момент были озабочены более насущными вопросами: к востоку от Смоленска, на Ельнинском выступе, шло отчаянное сражение. Немецкие танки были всего в 80 милях от Ленинграда и их необходимо было остановить, а в степях, к югу от Киева, постепенно вырисовывались контуры грядущей катастрофы.

Но в самой Москве, единственной из воюющих столиц находившейся под непосредственной угрозой захвата, настроения были выше, чем две недели назад. Посланник Рузвельта Гарри Хопкинс только что отбыл из столицы СССР — в настоящий момент он ожидал Черчилля на борту «Принца Уэльского» — среди населения было распространено мнение, что он предложил щедрую американскую помощь. Более важным было то, что с центральных фронтов поступили хорошие новости в противовес плохим, доносившимся с более далеких северных и южных фронтов. Враг был остановлен у Ельни! За две недели до этого немцы были в двухстах милях от Москвы.[3]И они до сих пор находились на том же расстоянии! Возможно, рассуждали вслух оптимисты, в войне обозначился перелом. Возможно, худшее уже позади!

Возможно, что и нет. Этим вечером в Ставке верховного главнокомандования должно было состояться совещание. Приглашения распространялись по телефонам, и вскоре в направлении кремлевских контрольно-пропускных пунктов по пустынным затемненным улицам Москвы помчатся длинные черные машины. Советские партийные и военные лидеры выйдут из них и скорым шагом поднимутся в зал для совещаний, в котором решались все военные действия Советского Союза.

Той августовской ночью в зале не говорилось ничего об американской помощи — все присутствовавшие прекрасно знали, что за остававшиеся до зимы месяцы только Красная Армия способна спасти СССР. Дискуссия сосредоточилась на разгромленных дивизиях, окруженных армиях, мостах, занятых врагом, и о том, что в запасе есть дни, а не месяцы.

В Китае также шла война, но ее токийские зачинщики в настоящее время были заняты разработкой куда более амбициозных планов. Блокирование американцами японских активов и практически тотальное нефтяное эмбарго скорее подстегнуло Японию, нежели тормознуло. В тот день «Таймc» сообщила о статье японского премьер-министра, опубликованной в «Асахи». В ней он убеждал публику, что Япония должна продолжать построение Великой Восточноазиатской сферы совместного процветания. Вывод японских войск из Китая приведет к катастрофе, победа и успех «многократно оправдают все затраты». В другой статье, написанной вице-директором Совета по планированию при кабинете министров, японское население призывали довольствоваться «скромнейшими жизненными стандартами» и «отринуть либеральный индивидуализм во имя расы и нации».

Это были не просто слова. Невезучие жители Кагосимы, что располагалась на южном краю острова Кюсю, знай они об этом призыве, возможно, согласились бы с ним. Они не подозревали, что их город и залив использовался японской армией как учебный полигон для «Операции Зет», планируемой атаки на базу ВМС США в Перл-Харборе. Торпедоносцы вылетали из-за гор, что за городом, резко снижались и шли на бреющем полете вдоль железнодорожных путей, между дымовых труб и телефонных столбов, перед тем как выпустить воображаемые торпеды на волноломы в гавани. Местные жители, не ведающие, что их волноломы были условными американскими линкорами, постоянно жаловались на безобразные проделки сорвиголов-летчиков.

II

В 11.00 поезд с Черчиллем шел на север вдоль берегов Дорнох Фирт, находясь в ста милях от станции назначения. В Новом Борисове, в трех часовых зонах к востоку, было 14.00. Фельдмаршал Федор фон Бок сопровождал Адольфа Гитлера из штаба группы армий «Центр» к машине, ждавшей, чтобы отвезти фюрера на аэродром неподалеку. Проведя совещание с фон Боком и его командующими танковыми группами, Гитлер возвращался в свою ставку Вольфшанце, расположенную в лесах Восточной Пруссии, неподалеку от Растенбурга.

За фюрером и фельдмаршалом, идущими по желтеющей траве, наблюдали командующие танковыми группами, генералы Гот и Гудериан. Перед тем как вернуться в свои более скромные штабы, они наслаждались настоящим кофе, который подавали в штабе группы армий. Параллельно умы генералов занимал вопрос: почему фюрер не санкционировал продолжение наступления на Москву? Все высшее командование считало этот ход развития правильным. Если бы Гитлер предложил иной вариант, это было бы понятно. Ошибка, но понятная ошибка. Вместо этого он внимательно выслушал доклады, а затем начал беззаботно разглагольствовать о Ленинграде, об Украине, даже о Москве. Он не концентрировался ни на одном из направлений. Явно, что он не определился с решением. Почему он отказывался видеть очевидное?

Пока Гот и Гудериан потягивали горячий кофе и обменивались впечатлениями, кортеж Гитлера прибыл на Борисовский аэродром, где находился четырехмоторный самолет-разведчик «Фокке-Вульф-200», готовый забрать Гитлера в Растенбург. Бок отсалютовал своему командующему, впрочем, «Хайль Гитлер!» в его устах прозвучало неубедительно. Фюрер, фельдмаршал Кейтель и телохранители из СС погрузились в самолет. Через несколько минут FW.200 пробежался по грязной взлетной полосе и взмыл в небо.

Растенбург лежал в 280 милях к западу. FW.200 набрал высоту, пролетев над окраинами Минска, над немецкими инженерными батальонами, расширявшими железнодорожную колею в Молодечно, над дымящимися полями и деревнями, оказавшимися на острие германского наступления. Реши фюрер осмотреть панораму, раскинувшуюся внизу, он, без сомнения, был бы удовлетворен. Возможно, он бы даже промурлыкал несколько тактов из Gitfterdammerung.[4]Но фюрер вниз не посмотрел. Он всегда нервничал, когда находился в воздухе, и предпочитал, чтобы ему лишний раз ничто не напоминало о расстоянии меж ним и terra firma.[5]

Когда до Растенбурга оставалось около 30 миль, один из четырех моторов «Фокке-Вульфа» заглох. Пилота это не обеспокоило. Посадка, правда, слегка осложнялась, но в конце концов именно ему доверили пилотировать самолет с Гитлером по причине его выдающихся способностей.

Худшее, однако, было впереди. Сухие белорусские равнины сменились озерами и болотами Мазурской Пруссии, и погода резко поменяла характер. Над Растенбургом бушевала летняя гроза, и когда самолет подлетел к аэродрому, он неожиданно оказался в самой гуще ливня.