Но сейчас Симонетта вдруг вспомнила те слова матери.

Откуда ей тогда было знать, что жизнь ее будет сломлена, что самую сильную боль причинит ей смерть человека, с которым она так долго была счастлива? Симонетта была убеждена: она смогла бы пережить все, что угодно, только не это. Даже если бы Лоренцо приглянулась другая женщина — хотя на других женщин он никогда и не смотрел, — то она, Симонетта, как ей теперь казалось, смогла бы вынести даже испытание супружеской неверностью. Лишь бы он по-прежнему был здесь, с нею, живой, теплый, и они могли бы вместе смеяться и играть, как всегда. Она чувствовала, что это горе, словно чудовищно разросшаяся опухоль в груди, проникает в каждую клеточку ее тела и, без сомнения, вскоре убьет ее. И благословенная смерть принесет ей избавление от всех мук. Симонетта коснулась белоснежными руками шпаги — его шпаги, которую Грегорио принес домой с поля битвы. Затем внимательно посмотрела на второй предмет, тоже принесенный слугой. Выглядела эта длинная штуковина угрожающе: она напоминала металлическую трубу с деревянной рукоятью и каким-то изогнутым металлическим когтем, торчавшим сбоку. Симонетта с трудом могла приподнять это диковинное оружие, впрочем, у нее и сил-то сейчас не было.

— Что же это такое? — промолвила она очень тихо, почти шепотом.

Но Грегорио, стоявший перед нею с мокрым от слез лицом, услышал ее и, комкая в руках плащ, пояснил:

— Это новое оружие, синьора, оно называется аркебуза. Аркебуза немного похожа на пушку, только маленькую, с которой и один человек может управиться, то есть может сам и нести ее, и стрелять из нее. Вот тут у нее фитильный замок. — Грегорио указал Симонетте на какой-то обгорелый шнурок, свисавший с рукояти этой странной «маленькой пушки», и на изогнутый в форме буквы S спусковой крючок, зацепленный за металлическую скобу и в данный момент бездействовавший.

— Зачем ты мне это принес? — Симонетте показалось, что, когда она задала этот вопрос, в горле у нее что-то хрустнуло.

— Одна из этих жутких штуковин как раз и унесла жизнь моего господина. Я должен был принести ее тебе, синьора, чтобы ты поняла: у него не было ни малейшей возможности выжить. Ты же знаешь, каким он был, господин мой. Там, на поле боя, он был лучшим из всех! Истинный рыцарь! А уж в искусстве фехтования с ним никто не мог сравниться. Но испанский маркиз де Пескара неожиданно применил в бою с нами более полутора тысяч таких вот тяжелых ружей. Я собственными глазами видел, как его аркебузьеры, точно косой, косили французских кавалеристов. Да и тех, кого миновала пуля, сбрасывали на землю перепуганные или раненые кони. А какой стоял грохот! Словно сам дьявол объявился на поле боя и запел, торжествуя, в предвкушении обильного ужина. — Грегорио нервно запахнул истрепанный плащ и скрестил руки на груди.

Симонетта судорожно сглотнула. Она уже не решалась что-либо спрашивать, ибо не доверяла собственному голосу, и кивком отпустила Грегорио. Затем перенесла шпагу и аркебузу на подоконник, чтобы, стоя у окна, иметь возможность по-прежнему следить за дорогой.

«Ах ты, глупец!» — воскликнула она про себя, внезапно рассердившись на Лоренцо, и вновь коснулась шпаги и аркебузы, чувствуя кончиками пальцев холодную сталь. Пальцы тут же заледенели. Вот оно, оружие прошлого и оружие будущего. Да, Лоренцо, ты действительно был истинным рыцарем. Но как же ты не увидел, не понял, что на тебя надвигается? Какой смысл в рыцарских правилах ведения боя, в рыцарском кодексе чести, когда вам угрожают подобным оружием? Ваши драгоценные правила остались в прошлом, теперь время совсем иных законов. А прежние законы в этом новом мире ровным счетом ничего не значат. Симонетта не была уверена, что самой ей так уж хочется жить в этом новом мире, и уже не в первый раз подумала о том, как бы исхитриться и выстрелить из этой аркебузы в себя. Может, она хоть там воссоединится с Лоренцо? А может, просто пойти и повеситься в миндальной роще? Одна здешняя девушка, брошенная возлюбленным, так некогда и поступила. Но Симонетта знала: самоубийство — самый тяжкий грех на свете, грех величайшего преступника, Иуды Искариота. Мать воспитывала ее в строгом соблюдении всех религиозных законов и правил. К тому же она хорошо помнила картины Страшного суда, которыми были расписаны стены баптистерия в Пизе, эти картины она видела каждый раз, когда, еще живя в родительском доме, ходила к мессе. И каждый раз, слушая, как священник нараспев произносит хорошо знакомые слова молитвы, она так и замирала, не в силах отвести взгляд от этих страшных фресок, на которых черные бесы пожирали самоубийц, отгрызая им конечности и слизывая жадными языками лужицы человеческой крови. Эти изображения ужасали Симонетту, приводили ее в трепет, и она начинала беспокойно ерзать на фамильной церковной скамье, чувствуя, как жар приливает к щекам, словно и их тоже касается адское пламя, пока мать не дергала ее сердито за руку.

Нет… не могла она лишить себя жизни. Но понимала: жизнь и сама понемногу покидает ее.

Когда-то она просто поверить не могла в то, что ее брак окажется таким счастливым. На вилле Кастелло они с Лоренцо жили душа в душу. Вместе пировали, охотились, путешествовали, ездили в гости к богатым и знатным соседям, посещали различные празднества, пили вино с собственных виноградников, лакомились миндалем, собранным в этих рощах. Раз в неделю они ходили к мессе в церковь Санта-Мария-деи-Мираколи, в ту самую церковь, где венчались, но в остальное время жизнь их была полна земных радостей и наслаждений, в том числе и любовных утех, и вкусной еды. Детей у них пока не было, но они по этому поводу ничуть не грустили, полные любовью друг к другу и пока еще очень молодые — целая жизнь впереди. Когда в 1523 году во время чумы оба они лишились родителей, то едва заметили это и продолжали жить и любить друг друга в своем высоком замке, в полной безопасности и ничуть не опасаясь осадившей его «черной смерти». И летом, и зимой они много смеялись. Лоренцо был человеком веселым, жизнерадостным, и свою юную супругу тоже научил относиться к жизни весело, с юмором, во всем искать нечто интересное, забавное, и она вскоре стала такой же веселой и живой. В замужестве Симонетта расцвела, черты ее утратили детскую пухлость и неопределенность, и вскоре она уже славилась своей красотой — ангельским личиком в обрамлении густых рыжих волос и жемчужно-белыми руками. Нуждаться им ни в чем не приходилось. Оба получили богатое наследство, вполне достаточное для счастья и дающее возможность потакать любым своим прихотям. Стены у них в доме украшали роскошные гобелены, они покровительствовали многим художникам и музыкантам. Во время трапез стол их ломился от изысканных мясных кушаний и всевозможной выпечки, а свои красивые юные тела они одевали в драгоценные меха и мягчайший бархат. Укладывая роскошные рыжие кудри, Симонетта вплетала в них жемчуг и серебряные нити, закалывала их изящнейшими гребнями и заколками с самоцветами.

А потом начались войны — годы тревог и борьбы одного государства с другим, гвельфов с гиббелинами.[3]Милан, Венеция, Генуя, папские земли — все это, точно в кости, стали разыгрывать между собой могущественные правители Италии и других стран.