– Жара начинается. Сейчас бы искупаться. Здесь вода в августе теплая. А рыбалка какая! Рыбы всякой – прорва.

– А я бы сейчас прогулялся к дому королевны. Дом я ее знаю, квартиру на втором этаже найти несложно и имя мне теперь известно – Маша, Машенька, Мария.

Вострецов покосился на приятеля:

– Видать, зацепила тебя девчонка.

– А тебя, скажешь, нет?

Вострецов покраснел, обратил взор на воду.

– Чего это ты, будто помидор стал? – Селиванов достал из вещмешка полупустую пачку папирос, протянул Вострецову, складно изрек: – Слышь, помидор, закури «Беломор».

Вострецов отмахнулся:

– Да ну тебя. Нашелся поэт.

Селиванов вынул папиросу, закурил:

– Бери, скоро на махорку перейдем.

– Не хочу, побаловался недельку и хватит. Забыл, что нам полковник Цыганков на учениях говорил? Десантник должен быть смелым, умелым, здоровым и выносливым. А от курева какое здоровье, один кашель.

– Командир полка прав. Я ведь тоже не курил до войны с финнами, а как первых товарищей потерял… – Селиванов жадно затянулся.

– Коля, а правда, что ты в финскую войну с командиром дивизии и нашим комбатом Овчинниковым служил?

– Правда. Комдив наш, Иосиф Иванович, вояка старый. Он в царской армии до унтер-офицера дослужился, в восемнадцатом в Красную армию записался, с белыми воевал, с бандитами в Украине боролся. Так и остался в армии, от командира роты дорос до командира полка, а в тридцать восьмом стал командиром двести четвертой воздушно-десантной бригады. Вот в эту бригаду я и попал по призыву…

– И капитан Овчинников тоже?

– Тоже. После Халхин-Гола сразу на войну с финнами угодил. Только он в то время званием поменьше был. Да и я финскую кампанию простым красноармейцем начал… Мы сначала под Ленинградом обучались зимой в лесах и на болотах воевать. Затем нас к станции Лодейное Поле перекинули, а оттуда ближе к линии фронта. Это в феврале было. Потом на лыжах шли к месту дислокации. Мороз, снег, ветер, а мы цепочкой, друг за другом, только вперед… Отдохнуть толком не успели – сразу в наступление. Без разведки, без подготовки, без нормальной артиллерийской поддержки. Многих ребят потеряли. Я тогда первый раз смерть в лицо увидел. – Селиванов достал еще одну папиросу, нервно прикурил. – В ту пору пришлось нам отступить, но уже в начале марта поперли финнов так, что не остановить. Один за другим взяли острова Максимансари, Петяясари, Пайминосари, за ними Ханко, Вуоратсу, Сико, вышли на мыс. Тут-то война и закончилась. Тогда мне повезло, цел остался. Вскоре Бессарабию и Буковину от румын пришлось освобождать. Парашютный десант высаживали у Болграда. Опять ни единой царапины. А вот с немцами долго повоевать не пришлось. Во втором бою ранили, и пока я в госпиталях отлеживался, мои товарищи под командованием Губаревича воевали на Украине, обороняли Киев. Мало кто в тех боях живым остался… Ну а когда нашу часть отправили в тыл на переформирование, я вернулся…

Разговор прервал мужской голос:

– Папироской не угостишь, солдатик?

Селиванов и Вострецов подняли головы. Рядом стоял чернявый матрос в бескозырке. На ленте надпись «Каспийская флотилия». Селиванов протянул папиросу.

– Держи, краснофлотец.

– Спасибочко, – моряк дунул в мундштук, примял пальцами, прикурил у Селиванова, протянул свернутый в трубочку лист бумаги. – А это вам, читайте.

Селиванов взял листок, развернул, вслух прочитал:

– Боевой листок. Так, и что же здесь пишут? Поднатужься, помогая силе русского штыка, Волга, Волга – мать родная, Волга, русская река! Хороший стих. Так, а что здесь? Волгарь, будь начеку!

Моряк ткнул пальцем в листок:

– Ты вот здесь почитай. Про Каспийско-Волжскую флотилию.

– Потом почитаю.

– И то верно, переход нам предстоит дальний. Вместе через Каспий к Махачкале пойдем. Ваших ребят на наш пароход грузят.

– Выходит так. А что, в море качка сильная?

Моряк усмехнулся:

– Бывает и сильная, когда шторм. Только не качка страшна. Немец, собака, обнаглел. Полторы недели назад на Каспии их самолет наш пароход атаковал, и на Волге-матушке эти стервятники разбойничают. Нефтяные баржи топят, сухогрузы, даже пассажирские пароходы не щадят. Недавно из Астрахани вышли два парохода «Вячеслав Молотов» и «Михаил Калинин»…

Вострецов перебил:

– Я мальчишкой вместе с матерью пассажиром на «Михаиле Калинине» плыл из Астрахани. Один матрос мне рассказал, что он раньше «Баян» назывался и на нем сам Валерий Чкалов кочегаром работал.

– Верно, было такое. Так вот, кроме пассажиров и груза тащили они на буксире баржи с бойцами. Вечером за Владимировкой встали на якорь у поросшего деревьями берега и верхние палубы ветками закидали, чтобы, значит, от немецких самолетов спрятаться. Ведь эти паразиты повадились в сумерках прилетать. Пассажиры на берег сошли, а матросы и красноармейцы остались, – моряк затянулся, выпустил изо рта густую струю дыма. – А когда стемнело, пожаловали гости незваные. Они, может, и пролетели бы, но нашлись подлюки продажные, не иначе диверсанты. Пустили сигнальные ракеты, одну с палубы «Вячеслава Молотова», другую с берега, неподалеку от «Михаила Калинина». Пассажиры, знамо дело, вещички похватали и врассыпную. Тут фриц и начал бомбить. Сначала один налетел, за ним второй. Только солдатики на барже не растерялись, на втором заходе подбили одного паскудника из противотанковых ружей. Говорят, вроде бы «Хенкель» был.

– Так ему собаке и надо! – Селиванов бросил окурок на землю, со злобой затоптал, будто это была не папироса, а ненавистный немец. Моряк затушил свою:

– Чую я, братцы, отсюда, от Волги, мы их и погоним назад.

– Твои слова да Богу в уши.

– Попомни мои слова, пехота. Моряки слов на ветер не бросают. Ну, бывайте, мне пора, – матрос козырнул, широко зашагал к пришвартованному рядом судну.

Наблюдая, как моряк поднимается по трапу, возмутился:

– Ишь ты, нашел пехоту.

Селиванов сплюнул.

– А кто мы теперь? Пехота и есть. Крылышки у нас отняли. Скоро форму поменяют, петлицы, и станем мы, Григорий, царицей полей. Как говорится, русская пехота – для врагов забота.

– Это мы еще поглядим. Придет время, и нужда в десантниках появится. Ведь не зря же мы учились с парашютом прыгать.

– Какая разница, где воевать…

Вострецов пихнул Николая плечом:

– Смотри, Губаревич.

Вскочили с ящика, отдали честь. Вострецов никогда не видел командира дивизии близко и поэтому старался разглядеть его лучше. Широкоплечий, крепко сложенный генерал-майор Губаревич быстро прошагал мимо в сопровождении двух командиров. Вострецов успел заметить, что у него широкий лоб, крупный нос, густые брови, прихваченные сединой виски, на суровом, гладковыбритом лице читалась озабоченность.