облезлый, поцарапанный, колченогий, в пятнах от стаканов, но – рояль! Самый настоящий, не бутафорский!

Изумляясь, как затейливо у кого-то широта души сочетается со скудоумием, я подобралась поближе к инструменту и подняла крышку над клавиатурой.

Время и идиоты не пощадили благородный инструмент, и его улыбка, когда-то наверняка белозубая, потускнела и сделалась щербатой. Я сокрушенно покачала головой, но все же пробежалась пальцами по клавишам. Прабабушка воспитывала меня как благородную барышню – заставляла учить французский и ходить в музыкальную школу…

Увы, сыграть что-нибудь на этом рояле не представлялось возможным. Даже мелодию «Чижика-Пыжика» исполнить не получалось, потому что клавиши были безголосые. Они послушно проминались под пальцами, а звук не шел, только слабый глухой стук… Или шорох?

Я вспомнила, как в детстве экспериментировала, подсовывая между струнами и молоточками развернутые газеты: это превращало обыкновенное пианино в старинный клавесин. Какая, интересно, начинка в этом инструменте?

Но заглянуть в рояльное нутро и посмотреть, что там, у меня не вышло. Вандалы-идиоты зачем-то прибили крышку инструмента гвоздями!

– Ах так? – Я почувствовала себя задетой. – Это вызов? О’кей, Люся Суворова его принимает!

Я поискала тут же, на свалке, но ничего подходящего для того, чтобы вскрыть заколоченный рояль, не нашла. Ну и ничего страшного, я недалеко ушла от именьица, а там у меня, как в Греции, все есть!

– Мне срочно нужен ломик! – Я ворвалась на свой участок, как фурия.

– То молоток, то ломик… Ты бы определилась, – меланхолично отозвался братец, покачиваясь в гамаке.

Я молча пролетела мимо него в сарай и загремела там инструментами, подбирая наиболее подходящий. Вот эта железная палка с раздвоенной загнутой лапкой, думаю, как раз подойдет!

– Это же не ломик, а гвоздодер, – просветил меня братец, когда я пробегала мимо него в обратном направлении. – Эй, а зачем тебе…

Но я уже снова пылила по проселку.

Я мигом добежала до свалки, чуть ли не с разбегу вонзила под крышку бесхозного музыкального инструмента свой немузыкальный, поднажала, закряхтела. Рояль затрещал.

За этими звуками я даже не сразу услышала сдвоенное заинтересованное пыхтение, но потом по моей голой ноге щеткой прошелся шерстистый бок, а над ухом послышался знакомый голос:

– Это что? Настоящий рояль в кустах?!

– Тяни крышку вверх, – скомандовала я Эмме.

– А что там? – Братец послушно потянул, а я еще поднажала.

– Вот откроем – и узнаем!

Кра-ак! Крышка чуть приподнялась, и здоровенные гвозди стальными зубами зависли над образовавшейся щелью.

– Там точно что-то есть, – почему-то шепотом убежденно сказал Эмма, заглянув в темные недра рояля.

– Конечно. Там много чего есть – струны, молоточки… Тяни еще, давай откроем полностью.

Палка, призванная удерживать рояльную крышку в поднятом состоянии, отсутствовала, и я пристроила вместо нее свой гвоздодер.

– Молоточки?! – первым посмотрев в значительно расширившуюся щель, возмутился братец. – Да, как же! Блин, зачем мы сюда полезли?!

В рояле в позе зародыша лежал голый человек.

– Он настоящий? – Братец снова перешел на шепот.

– Кто?

– Труп!

– Все тут настоящее: и рояль, и кусты, и труп, успокойся, – пробормотала я автоматически, почти не соображая, что именно говорю. – Хотя, возможно, труп все-таки не настоящий…

– Игрушечный?!

– Витя, ты меня пугаешь, что за детство у тебя было, какой еще игрушечный труп… Я к тому, что он, может, живой еще! – Я потянулась и осторожно пощупала голую лодыжку.

– Пульс надо щупать на запястье или на шее, – тут же раскритиковал мои действия Эмма.

– Я туда не дотянусь… Слушай, а он холодный!

– Значит, настоящий. – Эмма вздохнул.

Я машинально пощекотала голую розовую пятку, и нога слабо дернулась!

– Не настоящий! – обрадовалась я. – Подержи крышку… – Я убрала свою импровизированную распорку в виде гвоздодера.

– Не добивай его, Люся, не надо! – слезно взмолился Эмма.

– Ты совсем уже? – очень трудно нетравматично покрутить гвоздодером у виска, но у меня получилось. Я талантливая! – Говорю, крышку держи! Будем доставать его оттуда…

С большим трудом и немалым количеством ругательств мы кое-как добыли из недр рояля ненастоящий труп. Он нам никак не помогал, но хотя бы не сопротивлялся. Только слабо постанывал, пока мы его тянули, как в сказке: Люся за репку, Эмма за Люсю, собака за Эмму… Жаль, кошки и мышки не было, мы бы быстрее справились.

Брякнувшись на усыпанную мусором траву, выдернутая репка болезненно кхекнула, но сразу оживать не стала.

– Это что вообще такое? – спросил Эмма с неоправданной, на мой взгляд, претензией.

– Понятия не имею, – сердито ответила я.

А мой внутренний голос торжественно возвестил:

«Это дежавю!»

Да, уже было со мной такое: стояла я в полнейшем безрадостном недоумении над распростертым на травке мужиком, то ли живым, то ли вовсе нет, и – главное! – совершенно незнакомым![1]

– Говорят же, что всякая история повторяется дважды: сначала как трагедия, потом как фарс. Или наоборот, не помню точно, – проявил эрудицию братец, угадав, о чем я думаю.

Ну еще бы: он и при той, первой, сцене с телом на траве присутствовал! Как раз в виде тела.

– Так у нас сейчас трагедия или фарс? – задумалась я вслух.

– А это от него зависит. – Эмма осторожно подпихнул мужика носком ботинка. – С виду он вроде целый, но вот очнется или нет…

– Да куда он денется! – Я присела и энергично похлопала голыша по щекам.

Он застонал. Слабо, но отчетливо недовольно.

– Так, Эмма! Дуй в именьице и притащи холодной воды! И что-нибудь из одежды, а то у меня руки не поднимаются реанимировать голого мужика, как-то это очень неприлично…

– Ну да, ну да, ты же у нас без пяти минут замужем. – Эмма умчался, напоследок умудрившись снова больно царапнуть мою свежую душевную рану.

Эх, где сейчас мой любимый Мишаня? И с кем? Может, совсем как я – наедине с чужим голым телом? В лиловых отсветах заката, в душистой весенней ночи…

Мелькнула несвоевременная мысль о том, что надо бы Мишане позвонить, но я прогнала ее. Караваев непременно спросит меня, где я, с кем и чем занимаюсь, а что я ему отвечу? Нагло врать любимому не хочется, а честно отвечать: «Я на свалке оживляю незнакомого голого мужика» – определенно не стоит. У Караваева хорошее чувство юмора, но он ревнив. То есть шутку оценит, но конкурента прибьет. А может, и меня вместе с ним. Так и придушит, хохоча…

С дружным топотом примчались Эмма и сопровождавший его в забеге Брэд Питт.

– Вот! И вот. – Братец сунул мне в руки полуторалитровую пластиковую бутыль и бросил прямо на голыша ворох тряпок.

Очень удачно – самое неприличное прикрыл.

Я благодарно кивнула, открутила крышечку с бутылки, набрала полный рот холодной воды и с громким «П-ф-ф-ф!» брызнула