Улыбчивое, веснушчатое лицо Желтка стало серьезным.

– Он ничего не понял про «клин», значит, не опасен. Ну, а рассказ атамана о том, что в один миг положили его ватагу, – тут он, конечно, еще и приврет изрядно, – нам полезен. Думаю, что случайных налетов в окрестных лесах на нас больше не будет!

Михась молча кивнул: он думал так же, как Желток.

– Понятно, – усмехнулся Разик. – Коль одной кашей вместе вскормлены, то и мыслим, стало быть, одинаково. Ладно, проехали, однокашники. – И привычно скомандовал: – Отря-я-я-д! По коням!

Они дружили с самого детства, сколько себя помнили. Вместе были зачислены в малышовый отряд, вместе осваивали азы воинской подготовки и отвлеченных наук. Все трое выделялись тем, что жадно впитывали знания, упражнялись с заката до рассвета не за страх, а за совесть. С ранних лет всем окружающим было ясно, что юные дружинники станут выдающимися бойцами, о которых будут слагать легенды в тайном воинском Лесном Стане. Впрочем, устные рассказы о трех друзьях уже ходили по Стану, ибо их энергия била через край, им мало было учебы и упражнений, и они, весьма склонные к веселым проделкам и шуткам, зачастую вытворяли нечто, вызывающее формальное осуждение старших (не положено!), но затем сами строгие начальники, давясь от смеха, пересказывали родным и близким истории о проделках Михася, Разика и Желтка. В общем, были они, как напишет позднее советский классик, «огонь-ребята, и все отличники». Троица настолько тесно слилась в представлении окружающих, что их часто путали, обращаясь к Михасю «Разик» или к Разику «Желток», хотя друзья были внешне совсем непохожи друг на друга. Михась был среднего роста, крепкого, но не могучего телосложения, волосы русые, глаза – голубые. Разик был также среднего роста, но более худощавый, имел темные волосы и карие глаза. Желток был выше всех, рыжий и веснушчатый. Да и по характеру друзья различались весьма существенно. Михась был прямолинейный, с завышенной требовательностью к себе и к людям. Один из его основополагающих жизненных принципов полностью соответствовал незыблемой воинской мудрости: «Не знаешь, как поступать, – поступай по уставу». В этой прямолинейности была его сила и привлекательность: Михась был очень открытым и очень предсказуемым. Для Разика, не менее талантливого и усердного в учебе, устав был не догмой, а руководством к действию. Для него взаимоотношения между людьми были более многогранными и многоплановыми. Разик был, что называется, политик. Если Михася можно было сравнить с мечом, прямым, тяжелым и надежным, то Разика – со шпагой, гибкое лезвие которой таит не меньше, а иногда и больше опасности для врага. Желток, от природы ироничный и даже ехидный, был, что называется, себе на уме. Он не столько заботился о карьере, сколько об удобстве собственного бытия во всем и всегда. Желток любил комфорт, и даже в походе, ночуя в лесу, в холод или дождь, он устраивал себя и друзей, а теперь – и бойцов своего десятка, так уютно и изобретательно, что окружающие только диву давались.

Конечно, в данный момент друзьям было не до шуток и прибауток. Более того, во время похода они почти не общались между собой. Разик командовал всем отрядом, высчитывал расстояние и темп переходов, определял места привалов, следил за рационом питания. Желток со своим десятком составлял арьергард и прикрывал тыл, ну а Михась шел в авангарде походной колонны и первым должен был встречать и предотвращать любую опасность, возникшую на пути отряда. Они физически не могли даже на короткое время собраться вместе и поговорить по душам, как они привыкли, пошутить над происходящим и над самими собой, чтобы дать разрядку постоянному напряжению и хоть на несколько минут снять тяжелый груз ответственности за порученное задание и за жизни находящихся под их командой бойцов. Привыкшие всегда быть вместе, они остро ощущали необходимость этих нескольких минут общения, тем более что у них был предмет для неспешного и задушевного обсуждения, не имеющий никакого отношения к службе. Конечно, во время выполнения боевой задачи их мысли были заняты вещами конкретными и насущными, но в глубине души у каждого теплилось то чувство, которое не выразить никакими словами, но кратко можно обозначить одним-единственным словом: любовь. Но время для дружеской задушевной беседы еще не настало, и никому не известно было, настанет ли оно вообще.

Густой бор скоро закончился. Дорога петляла по невысоким холмикам, покрытым яркой зеленой травой, по березовым рощицам, радостно белевшим под лучами летнего солнца. Отряд приближался к цели своего похода – стольному городу Государства Российского, матушке-Москве. По составленному заранее дорожному распорядку последнюю остановку сделали верст за сорок до стольного града, в примостившемся на окраине невеликой деревушки обширном постоялом дворе. Лешие могли бы прекрасно отдохнуть и где-нибудь на полянке – там и не в пример чище, и просторней, но Разик получил четкое задание: оценивать обстановку в городах и весях по пути следования.

Они сидели в большом сарае с дырявой соломенной крышей и земляным полом, за длинным столом из неструганых досок, впрочем, уже изрядно отполированных локтями, а возможно – и мордами посетителей. Малый в грязной серой дерюжной рубахе навыпуск и таких же портках принес им три жбана с каким-то мутным пойлом и дюжину берестяных кружек. За соседними столами шумели несколько ватаг то ли купцов, то ли небедных крестьян, промышлявших извозом. Со двора доносилось конское ржание, веселые или раздраженные голоса, скрип телег, звон упряжи, глухие шлепки кулей с поклажей.

Внезапно на дворе все затихло, словно вымерло. В наступившей тишине раздался приближающийся топот копыт. Зазвенела амуниция на спешивающихся всадниках. Скрипучая дощатая дверь резко распахнулась, и в сарай, уверенно стуча крепкими каблуками, гурьбой ввалились молодцы в черных кафтанах и колпаках, похожих цветом и покроем на монашеские, но сшитых из дорогущего бархата, с серебряными позументами. Именно ввалились гурьбой, а не вошли боевым порядком, – мгновенно оценил Михась. Вошли и встали, по-хозяйски подбоченясь.

«Если бы засада – завалили бы вас, соколиков, и пикнуть не успели», – усмехнулся про себя Михась. Бойцы, когда в дозоре (а эти, по всему видно, – на службе), так не входят. С юных лет наработан инстинкт: вошел – и в сторону, жди нападения, задние страхуют передних, разлетаются по углам, «держат» все помещение. «Фуфло!» – мысленно сплюнул леший. И он, и его товарищи, с виду расслабленные и спокойные, внутри подобны натянутой тетиве. Чуть что – один уйдет мягким перекатом в сторону, обнажая ствол или клинок, другой взовьется над полом в отточенном смертельном прыжке. «Кто же это такие гордые?» – подумал Михась и тут же догадался, вспомнил предпоходные наставления и новое, непривычное слово «опричники!».

Вошедший первым русоволосый красавчик надменно обводил взглядом сарай, опираясь рукой с зажатой в ней шелковой плеточкой на отставленное далеко вбок бедро. «Как распутница из портового кабака в славном городе Портсмуте», – почему-то подумал Михась. Сурово насупив красивые брови, удивительно темные для белокурых волос (крашеные, что ли?), красавчик уставился наконец на леших, скромно потупивших взоры в кружки с подозрительной бурдой, которую они, естественно, пить не собирались.