– Можешь взять мое голубое платье – то самое, с белым воротником, – и брошь моей матери. А я займусь твоим макияжем. Я могу сделать тебя похожей на Бетт Дэвис в том фильме, который ты так любишь. Знаешь, ты совсем не хуже ее, нужно лишь приложить немного усилий. Разве ты не хочешь выйти замуж? Сейчас вокруг много мужчин, и мы должны хотя бы немного утешить их, прежде чем они отправятся выполнять свой долг.

– Иезавель[3], – пробормотала Мэгги название своего любимого фильма, которое Кэт никак не могла запомнить, как и название любимого мороженого Мэгги и тот факт, что она всегда стеснялась в мужском обществе – по крайней мере, до того, как она познакомилась с Джимом.

– Что? – рассеянно спросила Кэт, все еще изучавшая свое отражение. – Ах да, кино. Так или иначе, я могу сделать тебя совершенно похожей на эту актрису, если ты позволишь.

Она схватила Мэгги за руки и сжала их, заглянув ей в глаза, и Мэгги поняла, что она собирается сказать еще до того, как слова слетели с губ сестры:

– За тобой должок, помнишь?

Разумеется, она помнила. Кэт напоминала ей об этом с тех пор, как Мэгги исполнилось восемь лет, и она на спор бросилась головой вперед прямо в волну, набегавшую на песчаный пляж. Тогда обеим девочкам и в голову не пришло, что она не умеет плавать. Мэгги начала тонуть, но Кэт несколькими сильными гребками подплыла к ней и вытащила на песок, как выброшенного на берег кита. И хотя Кэт часто напоминала кузине о том, кто ее спас, она ни разу не упомянула о том, что сама подбила Мэгги нырнуть в воду.

– Хорошо, – сказала Мэгги, покорившись неизбежности, но страстно желая остаться дома вместе с Лулу и книгами и ускользать в иные миры, где она была такой же уверенной и красивой, как Кэт, а мужчины были такими же храбрыми и надежными, как Джим.

– Отлично, – Кэт лучезарно улыбнулась. – Ты не пожалеешь об этом.

Мэгги слабо улыбнулась в ответ, понимая, что она уже жалеет о своем решении. Она увидела, как Лулу отвернулась и снова тихо заплакала.

Фолли-Бич издавна считался более диким местом по сравнению с соседними барьерными островами[4]. Коттеджи с характерной выцветшей краской и шаткими крылечками, грунтовые дороги и общая атмосфера беззаботности и упадка делали крошечную полоску острова в бухте Чарльстон надежной гаванью для тех, кто любил его, и объектом презрения и насмешек для прочих.

Мэгги любила это место, где воспоминания о ее матери жили в каждой раковине, поднятой с песка, в каждом закате, который она наблюдала над камышами болотистой дельты Фолли-Ривер. Их дом на Секонд-стрит, с широким крыльцом и облупившейся желтой краской, был домом ее отца, юриста из Чарльстона, построенным для летнего отдыха от городской жары и сутолоки сразу же после женитьбы на ее матери. Все в доме напоминало о матери, начиная от кружевных занавесок в двух спальнях и большого окна в гостиной, выходившего на улицу, до корзинок с «песчаными долларами»[5]и коллекции морских стеклышек, разложенной на подоконниках.

Возможность каждый день видеть эти вещи и прикасаться к ним как будто возвращала ее мать к жизни, и Мэгги чувствовала себя не такой несчастной и одинокой. Именно поэтому после смерти отца она переехала сюда вместе с Лулу и стала дожидаться перемен, которые стали бы началом следующего этапа ее жизни.

Мэгги нашла Лулу на заднем дворе, она пряталась за простынями, развешанными на бельевой веревке. Предполагалось, что Кэт снимет постельное белье и отнесет его в дом, пока оно не отсырело в вечерней прохладе, но сестра явно и думать об этом забыла. Мэгги внутренне вздохнула, когда вышла на улицу.

Воздух был теплым не по сезону, и простыни хлопали на ветру, то скрывая, то открывая фигурку Лулу; эта картина напоминала кадры из старого немого кино. Ветер растрепал волосы Мэгги, уничтожив локоны, которые Кэт накручивала на горячие бигуди в течение целого часа. Она заткнула за ухо выбившуюся прядку и решительно двинулась к сестре, собираясь отчитать Лулу за то, что та от нее пряталась.

Внезапно Мэгги остановилась у края белой хлопковой простыни, нитка которой, использованная для штопки дыры, метнулась к ней от дуновения ветра, словно шаловливый котенок. Заглянув на другую сторону, она увидела Лулу, стоявшую на коленях среди чахлой травы и песка: она воткнула в землю ветку с корой, потемневшей и скользкой от долгого пребывания под водой. Девочка подняла бутылку из-под кока-колы, перевернула ее и насадила на конец ветки; потом откинулась назад и полюбовалась своей работой.

Ветер поднимал песок, жаливший голые ноги Мэгги и смазывавший черные линии фальшивых чулочных швов, которые она нарисовала на ногах по настоянию Кэт. Но Мэгги не двигалась, зачарованная пением ветра в бутылке, глубоким, каким-то неземным причитанием. Казалось, этот звук обращается к сокровенной части ее души, которую она никогда не показывала другим людям. Кроме одного человека.

– Лулу?

Сестра резко повернулась и сбила ветку на землю.

Мэгги подняла простыню и прошла под ней, а потом опустилась на колени на песок перед Лулу. Темно-карие глаза девочки расширились от удивления и чего-то еще, что показалось Мэгги тревожным предчувствием.

– Ты это слышала, Мэг?

Мэгги кивнула.

– Да, слышала, – она машинально поправила прядь светло-каштановых волос за ухом Лулу. – Для чего это?

– Это бутылочное дерево. Джим рассказывал мне о них. Он говорил, что африканские рабы помещали бутылки на деревья перед своими жилищами, чтобы отгонять злых духов.

Мэгги взяла сырую ветку и выпрямила ее, а другой рукой сгребла кучку песка и утрамбовала его у основания.

– Не знала, что Джим был суеверен.

Она старалась не смотреть на Лулу, опасаясь увидеть в глазах девочки такое же желание поговорить о Джиме, какое испытывала она сама.

– Нет, на самом деле он не был таким. Он говорил, что всю свою жизнь слушал бутылочные деревья, потому что их делали люди, работавшие на ферме у его родителей. Еще он говорил, что не важно, веришь ты в духов или нет; важно иметь частицу чего-то такого, что напоминает о месте или о человеке, которого ты любишь.

Лулу поджала губы, как она обычно делала, когда сомневалась, стоит ли продолжать. Мэгги благоразумно сохраняла молчание.

– Как ты думаешь, отгонять злых духов просто так, на всякий случай – это ведь доброе дело? – наконец спросила Лулу.