Поскольку фотографий было сделано много, и их никто не считал, у меня появилась возможность припрятать, по крайней мере, одну пленку, которая послужит доказательством, что эта коллекция на самом деле существует. Мне удалось незаметно опустить одну кассету в карман.

Когда фотосъемка закончилась и листы картона вернулись на место, я протянул пленки одному из владельцев сокровища. Он взглянул на них и спросил:

– А где еще одна? Оказывается, он считал.

– Еще одна? – неуверенно переспросил я, стараясь придать своему лицу невинное выражение и демонстративно хлопая себя по карманам.

– Да, вы правы. Вот она, – я достал пленку, которую рассчитывал утаить. Я был смущен и расстроен. Мне очень хотелось иметь доказательство увиденного.

В этот момент мой приятель понял, что у меня на уме, и пришел мне на выручку.

– А где вы собираетесь проявлять их? – задал он внешне невинный вопрос.

– В фотоателье, – ответил человек, взявший у меня пленки.

– Это не очень надежно, – сказал мой приятель. – Послушайте, Майкл профессиональный фотограф, и он может проявить пленки и отпечатать столько комплектов, сколько вам нужно. И никакого риска.

– Хорошая идея, – согласился владелец сокровища и протянул мне пленки.

Естественно, я отпечатал один комплект фотографий для себя. Позже я договорился о встрече с иорданцем – похоже, он был главным – и во время ленча передал ему фотографии и негативы. Затем я высказал предположение, что если бы специалисты могли взглянуть на тексты и идентифицировать их, то научное заключение значительно повысило бы стоимость коллекции. Я обратился к иорданцу за разрешением поговорить с несколькими специалистами в этой области – разумеется, не раскрывая тайны. Подумав, он признал, что это неплохая идея, но ясно дал понять, что ни я, ни эксперты не должны никому рассказывать об этой коллекции.

Несколько дней спустя я отправился в отдел Западной Азии Британского музея, имея при себе полный комплект снимков. Я уже работал с этим отделом, проводя исследования для книги «From the Omens of ВаЬуІоп» и был уверен, что его специалисты не только дадут объективное заключение, но и сохранят конфиденциальность.

Эксперта, с которым я работал раньше, не оказалось на месте, и вместо него в небольшую прихожую вышел его коллега. Я кратко рассказал ему историю о сундуках с текстами и фотографиях, подчеркнув при этом, что для владельцев это коммерческая сделка и что я буду ему очень благодарен за сохранение тайны, потому что большие деньги могут стать источником больших неприятностей. Я попросил его, чтобы он нашел специалиста в этой области, который мог бы взглянуть на фотографии и сделать вывод о ценности документов. Если они действительно представляют научный интерес, я сделаю все возможное, чтобы обеспечить ученым доступ ко всей коллекции. Затем я передал снимки сотруднику музея.

Прошло несколько недель. Из Британского музея не было никаких вестей. Я стал волноваться. Наконец, примерно через месяц, я вновь пришел в Британский музей и поднялся наверх, в отдел Западной Азии. Здесь меня встретил другой сотрудник.

– Месяц назад я приносил фотографии большого количества папирусов с текстами. С тех пор от вас нет никаких известий. Мне хотелось бы знать, посмотрели ли их?

Сотрудник удивленно смотрел на меня:

– Какие фотографии?

Я повторил для него всю историю с начала до конца. Он выглядел растерянным. Он не слышал, что подобные фотографии попадали в отдел, хотя это не его область. Вероятно, их передали другому сотруднику, который работал в отделе некоторое время, а теперь уволился.

– И где он теперь? – поинтересовался я.

– Не знаю, – последовал ответ. – Думаю, в Париже. Мне очень жаль, что так вышло с нашими фотографиями.

Больше я о них не слышал. Без квитанции музея я ничего не мог сделать. К счастью, дома у меня сохранились несколько отбракованных снимков, которые могли подтвердить, что коллекция действительно существует, но не давали представления о ее содержании. Эксперт, изучивший оставшиеся у меня снимки, пришел к выводу, что большинство текстов представляют собой записи торговых операций.

Десять или двенадцать лет спустя я шел по улице крупного европейского города с рядами дорогих магазинов и увидел одного из палестинцев, который в тот памятный день присутствовал в банке. Я подошел к нему и спросил, помнит ли он меня.

– Конечно, ответил он. – Вы коллега…

Он назвал имя моего приятеля.

– Знаете, – начал я. – Мне всегда хотелось знать, что стало с теми древними текстами, которые я фотографировал в банке. Их продали?

– Я ничего о них не слышал, – скороговоркой пробормотал палестинец и, сделав вид, что очень занят, вежливо извинился и поспешил уйти.

Нельзя сказать, что я очень удивился, потому что уже много лет жил в мире, где важные ключи к загадкам прошлого казались одновременно доступными и неуловимыми. Как мы убедимся в дальнейшем, эти сундуки с документами не единственный пример того, что доказательства существуют, но, к сожалению, находятся вне пределов досягаемости.

Занимаясь исследованиями, я с удовольствием поддерживал переписку с историками и коллегами, обсуждая то, что скрывают традиционные исторические концепции. Некоторые письма привлекали особое внимание. Вот одно из них.

«Смею вас заверить, что это „сокровище“ не золото и драгоценные камни, а документ, содержащий неопровержимые доказательства, что Христос был жив в 45 году нашей эры. Намеки, оставленные благочестивым кюре, так и не были поняты, но из текста становится ясно, что подмена была произведена фанатичными зелотами по пути к месту казни. Документ был продан за огромную сумму, а затем спрятан или уничтожен».

Ричард Ли, Генри Линкольн и я просто не знали, что делать с этим письмом. Оно пришло от уважаемого и образованного викария англиканской церкви, преподобного Дугласа Уильяма Геста Бартлета.

Под «благочестивым кюре» подразумевался аббат Беранже Соньер, который служил священником в маленькой деревушке Ренн-ле-Шато, расположенной на вершине холма в предгорьях Пиренеев.

Аббат Соньер был назначен священником местной церкви в 1885 году. Его ежегодный доход равнялся приблизительно десяти долларам. Известность, сохраняющуюся по сей день, он приобрел тем, что в начале 90-х годов девятнадцатого века он вдруг разбогател – причина и источник его богатства так и остались неизвестными.[8]Возможно, неожиданное богатство как-то связано с находкой, сделанной им во время реконструкции церкви в 1891 году. Однако «сокровище», которое он обнаружил, по утверждению Бартлета, оказалось не сверкающими драгоценностями (возможно, утраченные сокровища Иерусалимского храма, как мы предположили в самом начале), а нечто еще более необычное – некие документы, касающиеся Иисуса и, следовательно, самих основ христианства. В тот момент такое предположение казалось нам невероятным, и мы без колебаний отложили письмо викария «в папку».