никто им не указывал, никто не использовал. Чем больше используешь человека, тем больше он видит шансов использовать других.

В какой момент я понял, как всё идеально. С какой эпичностью наступает смена ролей. Теперь я же не плачущий ребёнок, над которым стоит отец с ремнём.

− Не надо, папочка! — я больше не закричу такого.

Теперь я сам папочка. Теперь в моей руке ремень.

Яростный хруст двери, от которого раскалывается мозг. Отчим отогнул дверь настолько, что личинка замка ударила со звоном по проходившей по полу батарее. Топор, протиснувшись в щель, ударил по крючку, тот слетел и дверь открылась. В следующую секунду я увидел его лицо.

Этот момент был одним из тех, которые в мельчайших деталях запоминаешь на всю жизнь. Красное, вздувшееся от злости лицо со скалящимися зубами и всепожирающим взглядом не имело ничего в себе от моего отца. Оно словно застыло в невесомости, пока я считал, сколько на нём вен, пока рассматривал, как широко раздвинуты губы. Два ряда желтоватых зубов, морщины, приподнятые скулы. Какая-то грязь за ухом. Медленно — медленно — медленно его лицо двигалось вперёд. Он шагнул через порог.

Препятствий между нами больше не оставалось: обе двери выломаны. От мамы с дочкой его отделял только я. В его руке топор, в моей бутылка шампанского. Я уже делал это однажды, и не сомневался, что смогу повторить тот удар. Пена, брызги во все стороны, разбитые осколки на полу, осевшее тело с пробитой головой. И он роняет топор.

И он роняет топор. Тот словно сам вывалился у него из рук. Отчим, не обращая на это внимания, на меня, на маму с сестрой, вообще ни на что не обращая внимания, бросился к стоящей в прихожей вешалке с обувницей. Он начал рыться в своих куртках, трясущимися руками выворачивал карманы, пробегал глазами по содержимому. Не вставая на стул, он встал ногами на нижний ящик, и конструкция резко накренилась: из-под неё вылетела ножка или подпорка, и всё, что было месяцами-годами накидано наверх, посыпалось вниз. Обои, документы, чеки, справки, файлы, таблетки, скрепки. Отчим упал на колени и стал копаться в этом барахле. Раскидав по сторонам хлам, он поднёс к синеющему рту ингалятор. Ингалятор! Мать его, ингалятор! ОН, СУКА, ЗАДЫХАЕТСЯ!!

Из препарата вылетело два пучка капель, и ни капли больше. Старый, просроченный, использованный. Его было мало. Нужно ещё! Он схватил другой, но тот оказался пустым, третий — без толку. Но даже от пары вдохов ему стало легче, и он добрался до спальни, где взял в аптечке новый ингалятор, побрызгал в рот, и прямо там и осел на пол. Через минуту он вышел на улицу, и в ту ночь не ночевал дома.

Ошарашенный, обезумевший, ошеломлённый я поставил бутылку в холодильник и опустился на стул. Трясущиеся ноги вмиг стали ватными. Я что-то отвечал маме, может о чём-то думал, беспокоился. Не помню ничего, кроме клеёнки на столе кухни. На ней были изображены различные фрукты, и стояли две корзинки: одна с сухарями и печеньем, другая с хлебом. Помню, как откусил сухарь и не стал жевать. Мы никогда не говорили об этом происшествии.

В создании обложки было использовано изображение с сайта

https://unsplash.com/photos/gzhyKEo_cbU