– Сын мой, сын мой… – укоризненно покачал головой отец Петар. И, сам не удержавшись, тут же продолжил:

Смущенно хмыкнул, но тут же махнул рукой. Чего уж там: сейчас, конечно, у всех одно на уме.

– А правду говорят, что тартарские кони человеческим мясом вскормлены? – робко осведомился какой-то совсем юный ратник. Имени его Лютгер не помнил, а пожалуй, что и не знал: это был человек из копья брата Ланге, даже не полубрат, а просто кнехт, боевой слуга. Вот Ланге бы и следить за тем, что болтают его люди, однако он сидит на сложенном плаще рядом и, судя по всему, ничего не имеет против.

– Ну, сын мой, ты ведь сейчас вроде на таком коне и ехал, – отец Петар весело взглянул на парня. – Как, не отгрыз он от тебя кусок?

Вокруг приглушенно хохотнули. Кто-то тут же предположил, какой именно частью юноши свирепая лошадка должна была пообедать. Лютгер тоже усмехнулся: трофейные лошади были свирепы и непокорны, но не настолько, чтобы создать умелому всаднику вовсе уж неодолимые сложности. А умелы тут все.

Вообще же чего и ждать от коней, только что сменивших владельцев? Подседельная тварь, которая в таких случаях сразу покоряется, – это не боевой скакун, а какая-то неездячка, ко всему безразличная. В сражении от нее проку мало.

И снова ты соврал, неведомый клирик: вовсе не кованы тартарские лошади. Хотя насчет копыт ты не ошибся – каменной прочности они. Пожалуй, таким подковы и не требуются.

С вершин дальних холмов перекликались шакалы обычными своими голосами – словно на волчий вой плач ребенка накладывается. Пока было не похоже, что их кто-то беспокоит.

Будто камень из пращи, стремительно пронеслась летучая мышь.

– А правду ли говорят, отче… – начал было другой ратник, но Лютгер за разговором уже не следил, ощутив присутствие Матиаса. Повернулся к нему, вопросительно подняв бровь.

– Кольчугу бы вам снять, хозяин, – негромко посоветовал сержант. Он, старший в копье, пользовался негласной привилегией обращаться к своему рыцарю по-простому, как зажиточный селянин к землевладельцу. – Хоть верхнюю.

– Выдержу.

– Кто спорит. Всю ночь выдержите. А поутру, когда она вам по-настоящему понадобится, держаться будете уже из последних сил.

– Пожалуй… – с очевидным Лютгер спорить не стал, давно уже вышел из такого возраста. – Помоги-ка.

Осторожно стянул через голову верхний кольчатый доспех, безрукавный, на толстом подбое из барсучьего меха. Подумав немного, развязал шнурок у ворота – и хауберк [4] снял тоже, весь целиком, вместе с капюшоном и кольчужными рукавицами, будто змеиную кожу сбросил.

Как всегда в эти первые мгновения, словно заново на свет родился: легко стало, хоть выше головы прыгай. Зато броня, перекочевав с тела на руки, обманчиво налилась неподъемной тяжестью. Сержант привычно перехватил ее. Сам он так и стоял в железе; впрочем, у него кольчуга попроще – и лишь в один слой.

– И поножи тоже, хозяин. Дайте-ка пособлю.

– Не надо: потом возиться, зашнуровывать заново… Не будет у нас столько времени. А это на Вервольфа погрузи, – Лютгер понизил голос, покосившись в сторону отца Петара. Чуть заметно улыбнулся: священник очень неодобрительно относился к тому, что коням дают имена «бесовской нечисти», но уж так у братьев-рыцарей повелось. Брат Христиан своего жеребца Грифоном назвал, а конь брата Хагена и вовсе Мантикором именовался, ибо зело кусач был, словно обладал тройным набором зубов.

Имени арабского жеребца, доставшегося ему от Бизанти, Лютгер не знал. Прежний хозяин называл его Садык, то есть «брат», но это было внешнее обращение, для посторонних ушей, а подлинное имя – оно меж ними двумя было, в тайне…

– Нет, не Магомеду они молятся, – отвечал Петар очередному ратнику. – У них в чести даже более древнее зло: Астарот, Белиал, Аполлон и… как его… Тенгри – это их мунгальский Сатана. (Вокруг испуганно закрестились.) Да тебе-то что: устреми свои упования к Господу, спасителю нашему, источнику света и целителю всех грехов – вот и жив будешь вечно, даже если падешь, сражаясь против языческих идолов!

Вокруг снова закрестились, но теперь с явным облегчением.

Повезло им со священником. В других знаменных отрядах святые отцы могли разве что мессу отслужить или исповедь принять. Тоже полезно, уж всяко угодней Господу, чем взаимные рыцарские исповеди по орденскому канону. Но у них отец Петар, несмотря на некоторые чудачества, – воистину укрепа ослабшим душам, да и телам врачеватель. А вражеским телам – наоборот.

Что же до чудачеств, то они духовной особе простительны.

Лютгер махнул сержанту рукой: поспеши. Ибо время передышки и вправду заканчивалось.

Поежился: ночная прохлада напомнила, что поддоспешное одеяние от пота мокро насквозь.

– Может, не стоит Вервольфа грузить, хозяин… – Матиас задумчиво взвесил на могучих руках чуть слышно звякнувшую броню, покачал головой.

– Стоит. Ничего. Такой вес его не изнурит, меня же нет внутри.

Главное вслух произнесено не было, но они и без слов поняли друг друга. Сержант предлагал Лютгеру подвести для доспехов еще одну лошадь, наверное, из числа тартарских. Это бы позволило лучше сберечь силы Вервольфа – и для Лютгера, командира, лишняя лошадь даже в нынешнем их положении найдется, никто слова против не скажет, но…

Но… Если занять ее под перевозку кольчуг, значит, завтра поутру кто-то будет ехать на совсем заморенном коне.

А ведь завтра поутру им всем надлежит быть на как можно более свежих лошадях. И в доспехах, конечно.

– А правда ли, святой отец, что будто бы у тартар острия и лезвия просмолены гееннской смолой и окурены тамошней серой? – задал вопрос очередной ратник. Этого Лютгер знал: тоже из копья Ланге, но не кнехт, а мечник, Карл по имени. – Чтобы каждая рана от них адским огнем воспалялась?

Лютгер начал было движение, но остановился. Что толку затыкать дураку рот оплеухой, если камень уже брошен в пруд, сейчас от него пойдут круги – и оплеуха их только усилит.

– Врут, – равнодушно ответил Петар – и незримый камень, перехваченный бестелесной рукой, так и не достиг водной глади.