Да, я вас пригласил. Вы психиатр или священник? Может, священник-психиатр? Если честно, вы напоминаете мне что-то между — какого-нибудь неудавшегося святошу, который ринулся на поприще общественного призрения и «психоанализа»; или врача, внезапно рванувшего в семинарию. Ни рыба ни мясо. Если вы священник, почему не носите сутану поверх этих невразумительных одежд? Вот уж ума палата. Вроде тех монахинь, которые не понимают, что монашеское платье идет им больше, чем брючные костюмы от Версаче.

Вы — первый человек, которого мне захотелось увидеть. Я отказывался от всех психиатров, священников, сеансов групповой терапии и прочей дребедени. О чем с ними говорить? Мне им сказать нечего, и уж совсем меня не интересует то, что скажут они.

Именно это мне в вас и важно: вы единственный человек здесь, который не рвется болтать. Это, а еще ваш отсутствующий взгляд, в котором я улавливаю намек на некоторую родственность наших душ. Это, да плюс еще, что мы были знакомы, и вы явно знали меня куда лучше, чем я вас.

Что? Да, конечно, я помню Бель-Айл и ту ночь, когда этот дом сгорел, помню трагедию, смерти… Но, думаю, мне рассказывали об этом или, может, даже просто показывали газеты.

Но вы… Вас я действительно припоминаю. Мы ведь довольно близко друг друга знали, не так ли? Понимаете, у меня была затяжная депрессия, я пребывал в сумеречном состоянии и лишь недавно научился получать удовольствие просто оттого, что живу в этой каморке и иногда любуюсь видом из окна. Встреча с вами показалась мне вчера встречей с самим собой. Что-то нахлынуло на меня — прошлое? или я сам? Стоило мне увидеть эту вашу язвительную мину, как я тут же все вспомнил и даже не удивился. Я даже понял, что вы собирались сказать, когда открыли рот, покачали головой и промолчали. Все то же ваше обычное: «Бог мой, Ланс, что ты опять выкинул, что натворил?» Или что-нибудь в этом роде. Правда?

Потом, позже вечером, я сообразил: надо же, ведь я без подсказок, сам это вспомнил. Свое имя — Ланс. На самом деле я вспомнил, как вы когда-то любили произносить его полностью — Ланселот Эндрюс Лэймар. «Ты назван в честь великого святого англиканской церкви. Так, может, твое имя должно звучать как Ланселот Озёрный, сын Бана, короля Бенвикского?»[2]

Мне показалось, что я вспомнил все, только никак не могу на этом сосредоточиться.

Вряд ли вы здешний пациент, но что-то с вами не в порядке. Как-то вы рассеянны. Может, влюбились?

Улыбаетесь. Улыбаетесь и ничего не говорите. Что? Вам пора? Придете завтра?

Входи-входи. Или по-прежнему не хочешь?

Хотелось бы кое в чем признаться. Вчера я был не совсем честен, когда сделал вид, что не узнал тебя. Еще как узнал. Забывчивостью не страдаю. Просто не люблю вспоминать. Но уж тебя-то почему бы мне не вспомнить? Мы были лучшими друзьями, можно сказать не разлей вода, если припоминаешь. Просто наша встреча, когда прошло столько лет, потрясла меня. Нет, даже не так. Дело в том, что я еще позавчера узнал тебя, когда ты шел через кладбище. Все равно же я не знал, что сказать. Что можно сказать после двадцатилетней разлуки, когда все уже сказано?

Тебя это тоже смущает, не так ли? Скованно держишься. Но я чувствую, тебе нравится вид из окошка.

Что ты так смотришь? Сомневаешься в моем здравомыслии? Ну конечно, все-таки я в психушке. Но я отлично тебя помню, помню все твои прозвища и всё, чем мы занимались. В зависимости от смутных и переменчивых обстоятельств нашей жизни, да и от того, что мы в данный момент читали, мы по-разному называли друг друга. Спорим, я лучше тебя помню эти прозвища. Сначала, когда вы жили рядом с нами на Ривер-роуд в Нортумберленде и мы вместе ходили в школу, тебя звали просто Гарри. Потом к этому имени прибавилось прозвище Сорвиголова, что было явной натяжкой, так как, несмотря на драчливость, бойцом ты был никудышным. Затем тебя стали звать Королем Блядовиком, поскольку довольным тебя видели, похоже, только в борделях. А еще Нортумберлендом, в честь дома, в котором вы жили. А также Парсифалем,[3]который нашел Святой Грааль и вернул жизнь мертвой земле. Кроме этих в студенчестве у тебя было еще несколько шутливых прозвищ, иногда неприличных, и самым невинным из них было Пися. Мисс Маргарет Мей Макдауэлл из «Союза Душистой Розы», познакомьтесь с моим другом и соседом по комнате Писей. Позднее, когда ты стал священником, ты, помнится, принял церковное имя Иоанн — хорошее имя. Только вот в честь кого — любвеобильного апостола Иоанна или отшельника Иоанна Крестителя? В то время ты, скорее, был отшельником.

Так что, как видишь, я довольно много помню, не правда ли?

А, снова улыбаешься этой своей улыбочкой.

Но смотреть все-таки предпочитаешь на кладбище. Ну-ну.

Сегодня оно красиво выглядит, не находишь? День поминовения усопших. Настоящий праздник для мертвецов: женщины белят надгробья, подстригают травку, украшают могилы хризантемами — живыми и искусственными, зажигают свечи, чистят мраморные оградки. Лично мне это напоминает, как балтиморские домохозяйки на четвереньках моют белые крылечки.

Приятное зрелище: оживленное многолюдьем кладбище, медно-красная листва на деревьях и первые порывы северного ветра, швыряющего листья в разные стороны. Если прислушаться, можно расслышать шорох миртовых листьев, несущихся, как попкорн, туда и сюда по дорожкам. А когда ветер меняется, можно уловить запах смолы и кофе, доносящийся со стороны Чупитульских доков.