О чем я не люблю говорить: о маме. Когда я думаю о маме, это мое личное, не для Илень.

взрослой: Я бы жила в современном шикарном доме, и там все было бы только мое – и собственная громадная спальня, а в ней двухэтажная кровать, специально для меня одной, чтобы я всегда могла спать на верхней полке, и еще будильник с Микки-Маусом, как у Жюстины, и большущий набор гуаши, и фломастеры, и чтобы никто их не брал порисовать и не сплющивал кончики, и свой телевизор, чтобы я сама выбирала, какую передачу смотреть, и я не ложилась бы спать до полуночи, и каждый день обедала бы в «Макдоналдсе», и у меня была бы шикарная быстрая машина, и я бы могла взять и съездить к маме в гости как только захочу.

полицейским: я бы арестовала Чудище Годзиллу и посадила бы его в тюрьму на всю жизнь.

котенком: я бы отрастила длинные когти и острые зубы и царапалась бы и кусалась, чтобы меня все боялись и делали что я скажу.

тем, на кого все кричат: я бы на всех кричала в ответ.

невидимкой: я бы за всеми подглядывала.

очень высокой: я бы всех затоптала своими громадными ногами.

очень богатой: я бы купила свой собственный дом и… Ну, об этом я уже рассказывала. Вообще надоело мне все это записывать. Что там на следующей странице?

На этих чистых страничках напиши о себе.

Жила-была девочка, звали ее Трейси Бикер. Глупо звучит, как начало дурацкой волшебной сказки. Терпеть не могу сказки. Они все одинаковые. Если ты очень добрая и красивая и у тебя длинные золотые волосы, то сперва поподметаешь немножко золу или посидишь в плену во дворце с пауками, а потом приедет принц и вы с ним будете жить долго и счастливо. Но это только если ты красавица и умница-разумница. А если ты некрасивая и вредная, ничего тебе не светит. Дадут тебя дурацкое имя, вроде Румпельштильцхен, и никто не позовет тебя в гости, и никто не скажет спасибо, даже если ты для них в лепешку расшибешься. Тебе, конечно, станет обидно от такого отношения. Начнешь топать ногами от злости и провалишься под землю или так разорешься, что тебя запрут в башню, а ключ выбросят.

Я в свое время навизжалась и натопалась еще как.

И запирали меня сто раз. Один раз на целый день заперли. И на всю ночь. Это было в самом первом детском доме, я тогда никак не могла успокоиться, очень по маме скучала. Я была совсем маленькая, а они меня все равно заперли. Честное слово, я не вру. Хотя вообще-то мне случается приврать. Вот смешно, тетя Пегги это называла «рассказывать сказки».

Например, я ей говорю: «Тетя Пегги, представляешь, я сейчас во дворе встретила маму, она меня повезла кататься на своей шикарной новой спортивной машине, и мы заехали в торговый центр, и она мне купила целый большущий флакон духов, таких классных, «Пуазон», вот как дядя Сид тебе подарил на день рождения, а потом я стала играть в сыщика, флакон опрокинулся и духи вылились на меня. Ты, наверное, уже заметила, только это не твоими духами пахнет. Не знаю, куда твой флакон подевался. Наверное, другие дети его взяли».

Ну, в общем, вы поняли. По-моему, жутко убедительно, а тетя Пегги даже слушать не стала. Только головой покачала и покраснела вся от злости. Говорит: «Ах, Трейси, гадкая девчонка, опять мне сказки рассказываешь!» И отшлепала.

А приемные мамы не должны детей бить. Я рассказала Илень, что тетя Пегги меня шлепала, а она вздохнула: «Знаешь, Трейси, иногда ты сама напрашиваешься».

Вот вранье. Я в жизни не говорила «Тетя Пегги, отшлепай меня, пожалуйста!». Больно, между прочим, потом так и горит. Не нравилась мне эта тетя Пегги. Если бы я взаправду жила в сказке, я бы ее заколдовала. Сделала бы так, чтобы у нее здоровенный волдырь на носу вскочил… Или чтоб жабы и лягушки сыпались изо рта, как только она заговорит. Нет, я получше придумаю. Пусть у нее всегда из носа висят громадные сопли, сколько бы она ни сморкалась, а когда она захочет заговорить, пусть получается только громкое пуканье. Вот бы смеху было!

Ну вот, вечно мне не везет… Противная Илень, мой социальный работник, сидела рядом, когда я начала писать «Историю Трейси Бикер». Я захихикала, когда придумывала свое замечательное колдовство для тети Пегги, а Илень спросила:

– Трейси, над чем ты смеешься?

Я сказала:

– Не твое дело.

А она сказала:

– Ну-ну, Трейси! – И заглянула в мой дневник. Вообще-то это нахальство – в чужие дневники заглядывать! А когда Илень дочитала до тети Пегги, вздохнула и говорит: – Трейси, это же ужас какой-то!

А я ей:

– Да, Илень, это ужас какой-то!

Тогда она опять вздохнула и немножко пошевелила губами. Это у социальных работников методика такая: когда дети плохо себя ведут, мысленно считать до десяти. Когда Илень со мной сидит, она часто так делает.

Досчитала до десяти и улыбнулась мне, широко и неискренне. Вот так.

– Послушай, Трейси, этот дневник особенный, на всю жизнь. Ты же не хочешь его испортить разными глупостями?

А я сказала:

– В моей жизни до сих пор ничего такого особенного не было, так почему мне нельзя писать глупости, если захочу?

Тут она опять вздохнула, уже с сочувствием, и обняла меня:

– Я понимаю, тебе бывает трудно, но на самом деле ты действительно особенная. Ты же это знаешь?

Я помотала головой и попробовала вывернуться, но Илень держала крепко:

– Правда-правда. Трейси, ты замечательная!

– Если я такая замечательная, почему никто не хочет взять меня к себе?

– Ах, моя хорошая, я все понимаю. Тебе, наверное, было очень тяжело, что со второй приемной семьей тоже не сложилось, но ты все-таки не расстраивайся! Когда-нибудь ты найдешь себе идеальных приемных родителей.

– Жутко богатых?