полку книг с названиями наподобие «Гарлем на Монмартре. История парижского джаза между мировыми войнами (музыка африканской диаспоры)», «Теория африканской музыки. Том 2. Истоки блюза. Зарождение блюза в афроамериканском водевиле» или «Ньюаркский авангард: Амири Барака, черная музыка, черная современность (Интеллектуальная история Афроамерики)» – и ни один из авторов не будет чернокожим. В чем причина? Быть может, дело в том, что на протяжении многих сотен лет музыковедение занималось классическими произведениями, а те носят высокомерный и самодовольный расистский характер. Я не знаю, что с этим делать, кроме как сказать: привет, заходи на огонек, давай вместе пораскинем мозгами.

Я надеюсь, что вы, мой читатель, с равной вероятностью можете быть как мужчиной, так и женщиной. По крайней мере, аудитория моих романов в гендерном отношении распределяется почти равномерно. Книги о музыке чаще привлекают читателей мужского пола, но, как я полагаю, причина в том, что поклонение музыке представляет собой скорее мужское занятие, и женщины реже приходят в восторг от полной дискографии Фила Спектора или описания сексуальных подвигов гитариста-женоненавистника. Другими словами, женщины и их отношения с музыкой обычно не встречают понимания и одобрения среди музыкальных критиков мужского пола. Если вам доводилось сталкиваться с их презрением, я надеюсь, что атмосфера этой книги покажется вам более теплой и располагающей.

Вероятно, вы достигли того жизненного этапа, когда вам все еще хочется размышлять и говорить о музыке, но вас уже не устраивает то, как ее осмысляют и обсуждают. Если так, не исключено, что эта книга окажется как раз тем, чего вы ждали.

Впрочем, это не означает, что она вам понравится. Большинство из нас живут в собственном тоннеле восприятия, мы надежно укоренены в верованиях своих племен и защищены от влияния извне. Мы жаждем альтернатив нашим старым привычкам и ограничениям, но эти альтернативы требуют от нас изменений, на которые мы не готовы пойти. Возможно, спустя несколько минут или часов вы поймете, что вам вовсе не хочется идти за мной туда, куда я вас веду. Если так, прошу прощения.

°°°

Последняя причина, по которой вы можете держать в руках эту книгу – вас вовсе не интересует музыка, но вам понравились мои романы «Багровый лепесток и белый», «Побудь в моей шкуре» или «Книга странных новых вещей», и поскольку я больше ничего не написал из художественной прозы, вы решили дать шанс нон-фикшну.

Если так, вы можете обнаружить, что настроение, которым пронизана моя художественная проза, – отщепенец, смотрящий на своих, чужой, но не отчужденный, несентиментальный, но сострадательный – чувствуется и в этой книге.

°°°

И напоследок я должен признаться, что эта книга для меня. Я давно люблю музыку. «Прислушайся» – та книга, которую я хотел написать всю жизнь.

Слышите ли вы то, что слышу я?

Уи-и-и-и, у меня тиннитус!

Все началось в 2017 году, когда я только принялся за работу над этой книгой. Уже прошел не один десяток лет с тех пор, как я посетил самые громкие концерты в моей фанатской карьере – например, выступление The Birthday Party в концертном зале отеля Seaview в Мельбурне в 1983‐м (потом у меня несколько дней звенело в ушах) и концерт The Young Gods в гостинице Sarah Sands в 1992‐м, во время которого дребезжали окна, тряслись стены и едва не улетела крыша.

Тиннитус настиг меня дома, причем как раз в такое время, когда я не мог проиграть ни один компакт-диск даже на минимальной громкости.

Людям, которые хорошо меня знают, известно: если я перестаю слушать музыку, значит, со мной что-то сильно не в порядке. Но никто из друзей не имел возможности заметить, как мое музыкальное оборудование покрывается пылью. В тот период я все время находился в квартире один. Не считая моего тиннитуса.

Откуда он взялся? Вероятно, его вызвал стресс от нервного срыва. А может быть, его спровоцировали острые предметы, которые я засовывал в слуховые проходы, чтобы вычистить серу (от нее в ушах невыносимо зудело). Не суть. Из человека, у которого в голове было тихо, когда вокруг царила тишина, я вдруг превратился в человека с шумом в ушах, и этот шум не слышен тем, кто находится рядом.

Этот шум никуда не делся и семь лет спустя. Вы можете сидеть рядом со мной, приложив ухо к моей голове. На столь малом расстоянии вы, скорее всего, услышите шум воздуха, проходящего через мои ноздри на вдохе, если, конечно, вам не помешает аналогичная пневматическая деятельность ваших легких. Но вы не услышите этот металлический звон, напоминающий звук тормозов в поезде, который все время пытается замедлиться, но никогда не останавливается. Этот звук принадлежит только мне.

Когда я крепко сжимаю челюсти, звон в ушах становится громче. Это напоминает мне о том, что внутренняя форма ушей слегка меняется, когда я двигаю лицом, и что они состоят из костей, плоти, волосков и мембраны.

Мы представляем себе слух как некий волшебный рецептор в мозге. Нам кажется, что звуки рождаются в мире, проникают в отверстия по обеим сторонам головы и достигают нашего мозга.

Но на самом деле все не совсем так. Мир по природе молчалив. Когда падает дерево, или взрывается бомба, или скрипач щипает струну, выполняя прием пиццикато, в действительности происходит лишь определенного рода возмущение воздушной среды. Воздух перемещается. И в уши попадает перемещенный воздух, а остальное делаем мы сами. Наши уши и мозг – настоящие музыкальные инструменты. Если говорить еще конкретнее, барабанные перепонки, в сущности, ничем не отличаются от барабанов, на которых играет музыкант.

Мир играет на наших барабанных перепонках.

°°°

Это влечет за собой ряд выводов о нашем восприятии музыки. Попробуйте выдвинуть челюсть вперед. Услышите ли вы при этом звон в голове? Если нет, ваша голова – другой музыкальный инструмент, не такой, как моя.

В человеческой популяции существует много различных форм черепа и вариантов строения уха, а также несметное количество мозгов, болтающихся внутри костяных сфер в окружении спинномозговой жидкости. Должно быть, все они издают слегка различные звуки, когда мир играет на них. Но вы этого не осознаете, поскольку по умолчанию считаете, что слышите точно так же, как другие люди.

Конечно, можно возразить, что существует некая базовая конструкция, лежащая в основе всех нас. В конце концов, мы относимся к определенному подотряду высших приматов, мы не насекомые, не ракообразные и даже не полуобезьяны.

Но у стандартизации есть ограничения. Некоторые из нас – продукты азиатской производственной линии, другие – африканской, третьи – скандинавской.