Я стал киллером. Хорошим профессионалом. И хотя обо мне знал очень узкий круг самых больших авторитетов, мне этого было достаточно, чтобы войти в касту неприкасаемых. Я всегда хорошо делал свою работу. Но для этого мне нужно было быть уверенным, что я должен убрать очень плохого человека. А другие заказы я и не брал. Это продолжалось почти год. А потом произошёл провал.

Поступил заказ на ликвидацию политика федерального уровня. Я не хотел за него браться. Одно дело — убивать бандитов, живодёров и врагов своего клана, а другое — порядочного, в меру своей профессии человека, давно тебе известного по новостям и симпатичного. Но отвертеться не удалось. Исполнителями назначены были трое: водитель и мы с напарником. Стрелять, ввиду особой важности миссии, должны были мы оба. Большой двор в центре города. В него с улицы в арку въезжает мерседес с интересующим нас лицом. Мы в комнате специально подготовленной квартиры на верхнем этаже дома стоим с винтовками каждый у своего окна. Напротив арки въезда во двор. Лето. Жара. Почти все окна открыты. Мы чуть в глубине в полумраке комнаты. Стрелять должны почти одновременно. Как только машина въехала из арки, напарник выстрелил через лобовое стекло в водителя. Это нужно было для того, чтобы исключить стремительный побег задним ходом. Я тут же должен был выстрелить в клиента. Но я не сделал этого. На что я рассчитывал? На то, что это сделает напарник. Ведь если заказ будет выполнен, кто станет потом разбираться — стрелял я или нет?

Машина продолжила движение вперёд на включённой передаче. Напарник выстрелил ещё дважды. Но угол для стрельбы становился с каждым мгновением всё неудобнее. Автомобиль врезался в стену дома где-то внизу под нами. Я свой выстрел так и не сделал. Мы спокойно ушли заранее подготовленным маршрутом, оставив винтовки на месте. Поднялись на чердак. Вылезли через слуховое окно на крышу. Перешли по ней на чердак соседнего дома и, спустившись по лестнице, вышли совсем в другой двор и на другую улицу. Там нас ждал наш автомобиль. Оказалось, что у въезда во двор нашего клиента ждала машина с охраной. За нами увязалась погоня. Мы выскочили на ходу и ушли. А вот водителя нашего взяли. Это было не просто плохо, это было скверно.

Нам надо было срочно залечь на дно. Напарник был крещёный и наши начальники спрятали его в монастыре. Там его переодели в монаха. Дали церковное имя. И всё — теперь он отец святой. А всё наше силовое руководство такое набожное, что никому из них и в голову не придёт устраивать маски-шоу в божьем доме. Меня же — гностика — туда и близко не пустили. Кроме того, я был виновником провала операции. Для искупления вины мне дали задание куда как менее приятное. Я был определён на работу в морг при Центральной областной клинической больнице. Жил там же — в каморке под лестницей. И выполнял важную, но весьма неприятную работу. Сейчас такое вряд ли возможно. Но в начале девяностых…

Патологоанатомы трудились днём. Они вскрывали трупы. Смотрели то, что им положено. Что следует — документировали и снова зашивали. А ночью, когда я оставался один, мне привозили "пациента", который нигде не числился. Я должен был мёртвое тело разделить на сравнительно небольшие части и… зашить их внутрь других мертвецов, которые были уже приготовлены к отправке в крематорий. Немало тел пропавших без вести людей никто так и не нашёл за то время, что я отбывал своё наказание.

Через полгода дело закрыли и нам с напарником разрешили «всплывать». Свою вину я искупил как смог. Но к работе возвращаться не захотел. Да и моя репутация безотказного исполнителя была непоправимо испорчена. Я смог теперь заняться тем, о чём давно мечтал — хакерской деятельностью. Но так случайно получилось, что я стал серьёзным программистом. Я со своей командой создавал всё более сложные и востребованные продукты. Казалось это шаг к тому, чтобы мне остепениться. Остаётся найти башкирскую девушку из достойного рода, чтобы она родила мне продолжателя славного дела Юлая — для служения своему народу. А мне пойти по стезе чиновника, постепенно закарабкиваясь на самый верх.

Но чем больше я думал об этом, тем более неприемлемым казался мне этот путь.

Прошло много лет, а я всё не мог определиться. Всё во мне протестовало против соего предназначения. Всё более желанной я видел моё маленькое чудо — Светланку — в роли своей жены. Ну, и что же, что сын не будет чистокровным башкиром? Зато каким он будет красавцем и умницей!

Прошёл год. Светке вот-вот стукнет семнадцать. Я давно забыл номер телефона клинингового агентства. Ведь такой как моя подруга нет больше ни у них, ни где-либо ещё. Она проводила у меня только выходные. Отказывалась переезжать ко мне. И в этом была своя прелесть. Мне так остро не хватало её всю неделю, что я с нетерпением ждал пятницы. А с наступлением каждого нового воскресенья я возвращался к мысли, что она обязательно должна стать моей женой, чтобы больше никуда не уезжать.

Я заботился о ней, хоть это было нелегко. Пытался разобраться в её «системе ценностей» и понять: почему она что-то принимает от меня, а что-то нет? Почему поехать со мной на Маврикий можно, а получить шубку в подарок — нет? Мне это надоело. Я надеялся, что как только я на ней женюсь, всё встанет на свои места само собой.

Весь год я переписывался с Жаком. С интернетом у него на лодке полный порядок. Он может быть на связи со всеми, с кем захочет. А с кем не захочет, тот ни за что не дотянется до него своими когтистыми пальцами. А у меня, тем временем полностью вызрело техническое решение как временно «положить» биткойн. Это значит остановить работу разбросанных по всему миру и не связанных между собой цепочек вычислений на миллионах частных устройств. Зачем? Да очень просто! Чтобы прикупить его по дешёвке. И как можно больше. Как некогда Натан Ротшильд поступил с облигациями казначейства Его величества.

Вы скажете, что это невозможно? Жак долго то же самое твердил. А я ему: — Есть множество в науке, друг Горацио, проблем которые решений не имеют. Гипотеза Пуанкаре, к примеру… Она почти сто лет считалась неразрешимой. Но вот за дело взялся Перельман. Удивлённое научное сообщество радостно назначило