Мы переглянулись. Ничего себе задание — снять крупный план привидения, которое слоняется по мосфильмовским павильонам.

— И еще, — сказал Пряхин и повернулся к Акимову и Хотуленко: — Сережа и Лев Антонович, я вас прошу: этот кадр нам понадобится для прокуратуры. Пожалуйста, запишите его без мата!

Серега и Хотуленко одновременно крякнули с досадой и стали подниматься.

— Мы можем идти? — спросил у Пряхина Верховский.

Но Пряхин не успел ответить — дверь его кабинета распахнулась и в комнату буквально ворвалась толстуха Эльвира Шукуровна, заведующая студийным кафе «Чистое небо» — черноглазая пятидесятилетняя армянка с волосами, выжженными до соломенной желтизны, и бедрами размером с тележные колеса.

— Вот ты где?! — с порога закричала она коренастому начальнику охраны. — У меня со склада половина продуктов пропала, а ты тут расселся! Егор Палыч! — повернулась она к Пряхину. — У нас на студии, ваще, есть охрана или нету?

— Стерва армянская! — выругался Акимов по дороге в Пятый павильон.

— Почему? — удивился я.

— Да потому! Эта девчонка наверняка взяла у нее только пару шоколадок. А она теперь половину продуктов на нее спишет!

— С чего ты взял, что у Эльвиры на складе побывала именно та девушка?

— А кто же? Ты видел, как она хватала еду на цыганской свадьбе? А там одна бутафория была…

Я совру, если скажу, что в эту же минуту я заподозрил Серегу в симпатии к нашему привидению. Я не Шерлок Холмс и не комиссар Мегрэ. И я бы даже не вспомнил об этом разговоре, если бы в тот же день на нашей съемочной площадке не случилось новое ЧП.

Вот как было дело. Если вы помните роман «Мастер и Маргарита», то знаете, что только за то, что Иешуа Га-Ноцри назвал Понтия Пилата «добрым человеком», тот вызвал кентуриона Марка Крысобоя и приказал ему показать арестованному, как надо разговаривать с Пилатом. После чего Крысобой уводит Иешуа в сад, берет у легионера-охранника бич и, несильно размахнувшись, бьет Иешуа по плечам, но так, что «связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги».

Хотя у Булгакова эта короткая сцена занимает всего несколько строк, в кино это практически отдельный съемочный день. Потому что всё — и свет, то есть прожекторы-софиты, и камеру — нужно переместить с объекта «колоннада» в объект «сад Понтия Пилата», а самое главное — для этой сцены, слава богу, уже не нужен актер Ярваш, который, работая в театре, снимается одновременно в трех фильмах и дает нам только один-два дня в месяц. Поэтому все сцены с Ярвашом-Пилатом мы сняли вчера и позавчера, а на сегодня была запланирована только сцена великана Варуева-кентуриона, Безлукова-Иешуа и легионера с бичом.

А теперь представьте эту съемочную площадку: красивый сад с бутафорскими деревьями и настоящими ласточками, искусственная зеленая трава и статный легионер в кольчуге до колен и блестящей римской каске, стоящий с бичом у бронзовой статуи.

— Внимание! — говорит Верховский. — Мотор! Начали!

Рослый Серега Акимов, прильнув к окуляру, включает камеру, Люся выскакивает перед объективом, скороговоркой кричит: “Мастер и Маргарита”, кадр шестьдесят восемь, дубль один!», хлопает хлопушкой и отскакивает в сторону. После чего сюда, под тень деревьев, великан Марк Крысобой должен привести связанного Иешуа в порванном голубом хитоне, взять у легионера бич и, несильно размахнувшись…

Стоп! В том-то и дело, что дальше случилось нечто непостижимое.

Стоя рядом с камерой, мы — вся киногруппа — видели, как Варуев, и в жизни-то страшный без всякого грима, а теперь еще и с лицом, обезображенным наклеенными шрамами, вывел Иешуа, взял у легионера бич и взмахнул им. Но! Полного взмаха у Варуева не получилось, потому что бич словно зацепился за что-то. Варуев дернул сильней — бесполезно! Он изумленно оглянулся. Мы, стоявшие неподалеку, не видели того, что увидел он, а видели только бич, натянутый так, словно кто-то держал его другой конец. Зато мы увидели, как в изумлении открылся рот не только у великана Варуева, но и у Безлукова-Иешуа, и у бессловесного легионера. Они, все трое, даже отшатнулись от чего-то, что не было видно нам, простым зрителям. А Варуев просто выпустил бич из своей огромной лапищи.

— Стоп! Егор, в чем дело? — сказал Варуеву Верховский, стоявший у камеры и видевший то, что видели мы.

Варуев растерянно повернулся к Верховскому.

— Я… я не знаю… — произнес он с детской растерянностью. — Она держит бич…

— Кто «она»? — нахмурился Верховский.

— Ну, вот же… — Варуев показал рукой в пустоту напротив себя и охнул: — Ё! Ее уже нет. И бича тоже…

Бича уже действительно не было, это мы видели и сами. Да, только что рукоятка бича, выпущенная ошеломленным Варуевым, лежала подле него в зеленой искусственной траве, а теперь — исчезла вместе с бичом.

Верховский повернулся к Акимову:

— Сережа! — и удивился: — Ты снимаешь?

Чтобы оператор после команды «Стоп!» не выключил камеру, а продолжал снимать, было настолько невероятно, что Верховский впервые в жизни перешел с ним на «ты»!

Акимов шумно выдохнул и выключил, наконец, камеру. Верховский подошел к нему:

— Что там было?

— Я вам потом покажу, — негромко и как бы тет-а-тет ответил Акимов и стал перезаряжать камеру. (Что было странно, поскольку в кассете триста метров пленки на десять минут киносъемки, а Серега снял от силы метров шестьдесят.)

Но ни Верховский, ни я, стоявший рядом с ними, не успели спросить, почему он это делает, поскольку в эту минуту что-то странное стало снова происходить на съемочной площадке. Там великан Марк Крысобой-Варуев вдруг заговорил с пустотой. Да-да, представьте себе: возвышаясь своей мощной фигурой и над Иешуа-Безлуковым, и над мордатым римским легионером, он вдруг жалобно-просящим голосом стал говорить куда-то в пустоту:

— Нет! Не стреляйте!.. Что?.. Нет, я вам клянусь — я его и пальцем не трону!.. Но это же кино! Я рядом с ним полосну бичом воздух, а на экране будет впечатление… Хотите, мы порепетируем без бича? Вы сами увидите…

— Егор, вы с ума сошли? — изумился Верховский. — С кем вы там репетируете?

Но Варуев то ли не слышал, то ли делал вид, что не слышит.

— Ваня, давай покажем, — как-то суетливо сказал он связанному Безлукову и, стоя в двух шагах от Иешуа, взмахнул рукой и полоснул воздух воображаемым бичом.

Гениальный Безлуков мгновенно рухнул наземь, как будто ему и вправду подрубили ноги, его распахнутый в немом крике рот захлебнулся воздухом, а лицо побледнело без всякого дополнительного грима, и глаза обессмыслились.

— Видите? — сказал в пустоту Варуев. — Потом ассистенты наденут ему другой хитон, с кровавой полосой, и я подниму его, как пустой мешок. Но это уже будет другой кадр. Пожалуйста, отдайте бич. Мне на детский спектакль, я опаздываю. Встань, Ваня…