И снова лорд Джонни посоветовал Пауэрскорту — после того как они вернулись в Англию — спастись бегством.

— Нужно выбираться отсюда, Фрэнсис, выбираться туда, где ты никогда с Каролиной не был, подальше от Лондона. В Лондоне тебе больше жить незачем. Если ты останешься здесь, то иссохнешь, как королева Виктория в ее сорокалетнем трауре.

И Пауэрскорт вновь переехал, и теперь наливал своему другу чай в гостиной Роуксли-Холла, глядевшей окнами поверх лужаек на церковный двор и облюбованную лордом Джонни колокольню.

— Я беседовал наедине с лордом Роузбери в его черной башне[3]у моря, в Барнбоугле. Кто-то пытается шантажировать принца Уэльского. А принцесса боится за жизнь их старшего сына. Говорят, да поможет нам всем Бог, он любит мужчин так же, как женщин. Через два дня мне велено явиться на Пэлл-Мэлл — на великий совет с личным секретарем лордом Сутером. Вот тебе в двух словах и вся история.

Снаружи на лужайке две совсем мелкие пичужки исполняли медленный танец.

— Черт подери! Ничего себе в двух. И ничего себе словах, — лорд Джонни Фицджеральд вгляделся в друга. — Разобраться во всем этом будет дьявольски трудно. Не уверен, что и возможно. Никто же нам ничего рассказывать не станет.

— На этой стадии мы сдаться не можем, Джонни. Мы еще даже не начали. Думаю, мне придется навести кое-какие справки о финансовых делах принца Уэльского.

Фицджеральд взял с тарелки пару оладий и водрузил на них горку масла.

— А я мог бы навести справки о том, что поделывают богатые и осмотрительные гомосексуалисты Лондона. Если сказанное о нем справедливо, принца Эдди должны знать в этом кругу.

— Тебе не кажется, Джонни, что нам стоит подсадить туда своего человека? Шантажисты, как правило, выведывают подноготную у людей, близких к их жертвам. С наибольшим вероятием, у слуг Мальборо-Хауса или Сандринхема[4]. Может, нам позволят устроить туда одного из наших людей — старшим лакеем, младшим буфетчиком, что-нибудь вроде этого.

— Попробовать стоит, Фрэнсис. Сдается мне, я знаком с человеком, который учился с личным секретарем сэром Уильямом Сутером в одной школе. Тогда тот был паршивым маленьким прохвостом. Не думаю, чтобы он сильно переменился.

Друзья проговорили два часа, пока в камине не погас огонь и тьма не окутала за окнами имение Пауэрскорта. Когда они отправились обедать в лучший из отелей Аундла, лорд Джонни ободрился настолько, что заказал к рыбе бутылку «Шассань-Монтраше».

— У нас праздник, — объяснил он лакею. — Я нынче видел трех пустельг и ястреба.

Шторы были плотно задернуты. Дверь заперта на ключ, засов задвинут. Две лампы выбивались из сил, стараясь осветить длинный стол. На одном его конце громоздилась кипа газет и журналов. Буквы алфавита, неровно вырезанные из их страниц, тянулись вдоль стола четырьмя неровными рядами. Две руки, неуклюже орудуя клеем, составляли новое послание. Клей то и дело капал на стол и на пол. Руки и в школе-то были неловки по части всяких ремесел, обладатель их вечно ходил в последних учениках. В этот воскресный вечер они почти уже закончили очередное послание — заглавные буквы в середине слов, точки не там, где им положено быть, буквы скособочены под разными углами. Творец послания начал посмеиваться, сначала тихо, потом, когда с посланием было покончено, почти истерически. Завтра оно отправится в Лондон. А там письмо попадет в неприметный почтовый ящик Уэст-Энда. Руки в последний раз разгладили буквы, раздернули шторы; смех утих.

— Лондон всегда представлялся мне куда более интересным в эти утренние часы, — говорил Роузбери Пауэрскорту, пока они шли от дома Роузбери на Баркли-сквер к Мальборо-Хаусу, где им предстояло встретиться с личным секретарем Сутером. Сеялся, опрыскивая шляпы богачей и кепки бедняков, редкий дождик. В четверть девятого на улицах было уже не протолкнуться — не от экипажей богатых людей, но от тех, кто делал жизнь богачей беззаботной, доставляя им ветчину, гусей, трюфели, устриц, ящики шампанского. Груженные углем телеги терлись боками о более высокие экипажи мойщиков окон; мальчишки местных пекарей раздавали на тротуаре поварятам огромные караваи. Там и сям виднелся какой-нибудь дворецкий или старший лакей, озабоченно вертевшийся вокруг мебельного фургона, наставляя грузчиков, чтобы те поосторожнее вносили столик времен королевы Анны в прихожую да не зацепили бы перил, когда потащат его по парадной лестнице наверх.

Аристократами раннего утра были управляемые ливрейными кучерами экипажи больших лондонских магазинов — бледно-зеленые из «Фортнум энд Мейсон», темно-зеленые из «Харродз», темно-синие из «Берри Бразерз энд Радд». В самом конце Баркли-стрит, там, где она вливается в фешенебельную артерию Пикадилли, трое угольщиков яростно спорили с молодым турком из «Джастерини энд Брукс» о том, кто кому должен уступить дорогу.

— Не думаю, что предстоящая нам встреча окажется легкой, — говорил лорд Роузбери, не без изящества проскальзывая мимо заехавшего на тротуар фургона бакалейщика. — Всякий, кто имеет дело с королевской семьей, должен для начала проплыть между Сциллой и Харибдой, коих изображают два личных секретаря. Сэр Джордж Тревельян, постельничий Виктории, и сэр Уильям Сутер, блюститель принца Уэльского, подняли проволочки до уровня искусства и довели умение напускать туман до глубин, которые и не снились Никколо Макиавелли. Они редко говорят «да». Они редко говорят «нет». Однако они обращают любые переговоры в опасное странствие между двумя этими крайностями, в коем неосторожного путника ожидает обилие шквалов, а надежда добраться до конца пути довольно мала. Одно дело решить послать за вами, мой дорогой Пауэрскорт. И совсем другое — предпринять что-либо из того, что вы предложите. Полагаю, у вас имеются крохи идей, коими вы сможете украсить нынче утром наш скромный стол?

— Имеются, — улыбнулся Пауэрскорт, приостанавливаясь, чтобы взглянуть на арсенал, выставленный в витрине одного из самых роскошных и самых дорогих оружейных магазинов Сент-Джеймс-стрит.

— Я провел немало времени за чтением в Лондонской библиотеке. И еще больше, беседуя с двумя моими сестрами, вращающимися в кругах, которые соприкасаются с публикой из Мальборо-Хауса.

Младший лакей провел их в расположенный на третьем этаже кабинет личного секретаря. То была большая, хороших пропорций комната с высокими потолками и высокими окнами, выходившими на простор Сент-Джеймсского парка.

— Могу я представить вам казначея и управителя Двора Его Королевского Высочества генерала сэра Бартла Шепстоуна? — сэр Уильям обладал безупречными манерами хорошо вышколенного придворного.

Четверо мужчин уселись за круглый столик у окна. Справа от них располагался огромный письменный стол, усыпанный документами и письмами — сырьем, подумал Пауэрскорт, того мира, в котором живет Сутер. С портрета, занимающего командный пункт над камином и написанного в полный рост, на них взирала стоящая на берегу озера в Сандринхеме принцесса Уэльская.