— Верно, — ответила женщина. — Не бывает.

— Север Калифорнии я знаю, — сказал Конверс, — а что собой представляет Нгоклинь — нет.

— Некоторым там не нравится. А мы всегда любили те места. Я только день как оттуда, а уже скучаю.

— Собираетесь в Штаты?

— Да. Всего на три недели. Это будет первая моя поездка за все эти годы. — Она улыбнулась мягко, но и решительно. — Муж ездил в прошлом году, как раз перед тем, как его увели. Он говорил, что там все так изменилось, все стало так странно. Мужчины, говорил он, носят широкие яркие галстуки.

— Да, многие носят, — подтвердил Конверс и подумал: что бы это значило — «увели»? — Особенно в больших городах.

Похоже, внутри этой женщины был очень прочный стержень. Она в буквальном смысле старалась держать выше голову. Взгляд мягкий, но что в глубине? Какой пожар бушует?

— Что значит «увели»? — спросил он.

— То, что он умер. — Твердый голос, ясные глаза. — Обычно нас не трогали. А тут пришли однажды ночью к нам в деревню и забрали Билла и замечательного юношу, Джима Хэтли, просто связали им руки, увели и убили.

— О боже, извините меня!

Конверс вспомнил рассказ о случившемся в провинции Нгоклинь. Ворвались ночью в хижину, забрали миссионера и бросили его связанным в пещере в горах. К его голове прикрепили клетку с крысой. В конце концов голодная крыса прогрызла миссионеру череп и сожрала мозги.

— Он прожил счастливую жизнь. Как бы ни велика была потеря, нужно покорно принимать волю Господа.

— Господь в буре, — сказал Конверс.

Она секунду непонимающе смотрела на него. Потом глаза ее вспыхнули.

— Боже мой, да! — воскликнула она. — Господь в буре. Иов, глава тридцать седьмая[4]. Вы хорошо знаете Библию.

— Не очень.

— Час пробил. — Куда только подевались ее мягкий голос, расслабленные жесты; однако, несмотря на все воодушевление, в серо-бледном лице не прибавилось ни кровинки. — Истекают последние дни. Если вы так хорошо знаете Библию, то понимаете, что все знамения Откровения исполнились. Расцвет коммунизма, восстановление Израиля…

— Иногда мне тоже так кажется. — Ему очень хотелось понравиться ей.

— Теперь или никогда, — сказала она. — Вот почему мне не хочется терять эти три недели, даже на родителей Билла. Господь обещал нам избавление от дьявола, если мы будем веровать в Его евангелие. Он хочет, чтобы все мы услышали Его слово.

Конверс сам не заметил, как подсел к ней поближе. Вопреки здравому смыслу, его тянуло к ней, к этой женщине, верящей в Апокалипсис. Он готов был пригласить ее… пригласить на что? На джин с тоником? На анашу? Наверно, это от лихорадки, подумал он, трогая свой лоб.

— Прекрасно было бы избавиться от дьявола.

Конверсу показалось, что она клонится к нему.

— Да, — сказала она с улыбкой, — и это обязательно свершится. Господь обещал нам это.

Конверс опять достал платок и вытер пот.

— Какую религию исповедуют там, в Нгоклине? Я имею в виду — в тех племенах?

Она, похоже, возмутилась:

— Это не религия. Они поклоняются Сатане.

Конверс улыбнулся и покачал головой.

Она как будто не удивилась.

— Вы не верите, что Сатана существует?

Конверс, все еще желая понравиться ей, подумал и ответил:

— Нет.

— Меня всегда удивляло, — спокойно сказала она, — что людям так трудно поверить в существование Сатаны.

— Думаю, они предпочитают не верить. Я хочу сказать, что это так страшно. Это их слишком пугает.

— Людей ждет неприятная неожиданность. — Она сказала это без всякой злобы, словно ей действительно было их жалко.

От реки потянул легкий ветерок, принесший запах дождя, пробудивший листья пальм, и цветы, и неподвижный воздух. Конверс и женщина откинулись на спинку скамьи, наслаждаясь ветерком, как прохладительным напитком. Дождевые тучи затянули небо. Конверс глянул на часы и встал.

— Пора идти, — сказал он. — Приятно было поговорить с вами.

Женщина подняла на него глаза, удерживая его взглядом.

— Господь учил, — сказала она бесстрастно, — что если мы будем веровать в Него, то можем обрести жизнь вечную.

Он почувствовал, как его трясет озноб. Лихорадка начинала его беспокоить. К тому же покалывало справа, под ребрами. Гепатит был здесь частым явлением. Несколько его друзей уже заболели.

— Могу я… — сказал он, откашлявшись, — могу я пригласить вас пообедать со мной, если вы завтра будете в городе?

Ее удивленный вид немного расстроил его. Лучше б она покраснела, подумал он, если способна краснеть. Наверно, не способна. Плохое кровообращение.

— Сегодня мой последний день здесь. Завтра меня тут уже не будет. К тому же вряд ли вам будет весело в моей компании. Вы, наверно, очень одиноки. И я, право же, намного старше вас.

Конверс моргнул, словно в глаз попала искра грядущего Дня гнева.

— Зато было бы интересно, вы не находите?

— Какой прок в интересном? — ответила она. — Это не то, что нам нужно.

— Приятного путешествия, — сказал Конверс и направился к выходу из парка.

Из «Пассажа Эдем» вышли двое менял и пошли навстречу ему. Женщина тоже встала, и он заметил, как она махнула в сторону менял, галереи и террасы отеля «Континенталь». Это был чисто вьетнамский жест.

— Здесь властвует Сатана! — крикнула она ему.

— Да, — ответил он. — Наверно.

Он прошел мимо менял и зашагал по маслянистому тротуару улицы Ту До. Полуденная жара схлынула, и узкая улица заполнилась стаями «хонд», на которых разъезжали солдаты АРВ[5]в красных беретах, густо накрашенными проститутками из баров, буддийскими монахами в желтых одеяниях, католическими священниками в строгих черных сутанах. На террасе отеля появились первые желающие выпить аперитив; старуха-беженка тащила за собой через стриженые кусты сына-кретина к компании красношеих подрядчиков, собравшихся за крайним к улице столиком.

На другой стороне площади, напротив террасы, стоял памятник, изображавший изготовившихся к бою двух вьетнамских солдат, из-за двусмысленной позы фигур прозванный местными жителями Памятником педерастии. Когда Конверс проходил мимо, возле памятника суетились полицейские в серой форме, которые устанавливали заграждения, перекрывая улицу до здания Национального собрания. Они ожидали появления демонстрантов. Ожидали уже несколько недель.