– Вот это урожай так урожай! – сказал самому себе Никлас и отправился в поле – поглядеть, не достанутся ли ему какие-нибудь брошенные колоски.

Но троллята, верно, поработали на славу – в поле не осталось ни одного зёрнышка. Землю устилала одна лишь сухая, смятая солома.

«Пойду-ка я лучше к той сосне да возьму мешочек. Такой урожай мне по душе пришёлся», – подумал Никлас.

Но, освободив корни сосны от мха и земли, Никлас не обнаружил ни малейших следов мешка, и, сколько он ни разрывал землю руками и острым камнем, ему так ничего и не удалось найти. А время шло, близился полдень. Пора было идти на подёнщину. В конце концов Никлас взял корзинку и отправился с ней домой. А поиски клада решил отложить до следующего дня. Утром, едва рассвело, он снова отправился в лес, взяв с собой лопату.

Но когда он подошёл к тому месту, где вчера было поле, оно уже исчезло, а хуже всего то, что он не мог узнать сосну, под которой лежал кожаный мешок. Никлас стал в надежде копать то под одной, то под другой сосной, но всё напрасно. Он так упрямо копал, что не замечал времени и опоздал на подёнщину. Староста отругал его и урезал долю ржаной муки, которая причиталась ему в уплату за труды. Но это его ничуть не остановило. На другой день он уже снова был в лесу, снова опоздал на подёнщину и снова у него урезали долю муки. Жена плакала, ругала его, что он слоняется по округе, словно бродяга с просёлочной дороги, и сетовала, что Никлас заставляет её и детей голодать. Ни словом не выдал Никлас, чем он занимается, потому что знал: тот, кто ищет клад, если хочет найти его, не должен об этом говорить.

Однажды утром, когда он, как обычно, рыл землю, увидал его случайно какой-то старый торпарь и давай над ним насмехаться.

– Так, так, любезный мой Никлас, ты хочешь найти клад, – уязвил его старик. – Однако днём тебе это не удастся. Человеческим рукам никогда, кроме как ночью, не добраться до троллевых сокровищ.

– Ах так, – сказал Никлас и бросил лопату, потому как знал, что старый торпарь сведущ во всех тайных, скрытых от людей делах. – Тогда попытаю-ка я счастья ночью.

Но старик только засмеялся в ответ.

– Невелика от этого польза. Невелика польза, – повторил он. – Если кто и найдёт клад, он не сможет вытащить его наверх, прежде чем взойдёт солнце. За это же время тролли так запугают, что не захочешь и клада, а выпустишь сокровище из рук или же вымолвишь какое ни на есть словечко, а сокровище – раз! – и исчезло. И оглянуться не успеешь! Тролли-то знают немало волшебных заклятий. Они нашлют на того, кто ищет клад, шипящих змей и прожорливых волков, так что хоть бы ноги унести. Ищи, любезный Никлас, ищи клад, коли тебе это по душе. Только, боюсь, ничего тебе не найти.

С этими словами заковылял старый торпарь дальше, рассказывая всем и каждому, кто только хотел его слушать, о том, что Никлас ищет клады в лесу.

Вся округа смеялась над Никласом. А жена его лила слёзы и бранила мужа за все его глупости. И он и вправду перестал ходить в лес по утрам. Однако же вместо этого стал ходить туда по ночам, когда все другие спали. Поутру же возвращался он такой сонный и усталый, что не в силах был справлять подённую работу и получал муки ещё меньше прежнего. В лачугу его пришла настоящая нужда, да и сам он голодал, отощал, кожа да кости стал.

И всё-таки продолжал искать клад, потому что найди Никлас клад – и он стал бы счастьем и спасением не только для самого Никласа, жены и детей, но и для всей страны.

Однажды ночью, только Никлас подошёл к камню, на котором в первый раз сидел, подсматривая за старым троллем, взошёл месяц. И тут вдруг будто пелена спала с глаз бедняка, он тотчас узнал сосну, под которой старый тролль спрятал кожаный мешок.

Несколько ударов лопатой – убраны слой земли и камни, и вот уже виднеется что-то круглое, толстое и гладкое!

Мешок! Ведь это кожаный мешок!

Никлас отчётливо видел его при свете месяца. И, дрожа от радости, начал окапывать мешок, чтобы легче было приподнять его. Потом он нагнулся, обхватил обеими руками мешок, приподнял его и стал тащить. Но не тут-то было, мешок прочно сидел в земле.

Казалось, будто кто-то крепко-крепко держит его снизу.

Никлас изо всех сил тянул мешок, дёргал его и рвал. Но всё напрасно. У того, кто ему противился, была такая хватка, словно вместо пальцев у него железные клещи.

«Ладно, – подумал Никлас, встав на колени возле ямы, – видно, ничего больше не остаётся, как простоять здесь до самого раннего утра. Только бы не напали на меня чудовища».

Вглядываясь в кустарник, он прислушивался к малейшему шороху. Вскоре он и вправду услыхал какой-то хруст и треск, и из кустов прямо на него выскочил страшный, мерзкий волк с разинутой пастью.

Никлас не на шутку испугался, он подумал: не всё ли равно умереть в пасти зверя или же медленной голодной смертью зимой. А раз так, то троллям, если они прячутся за деревьями и смотрят на него, не видать его страха.

И Никлас, не отрывая острых глаз от чудовища, ещё крепче обхватил руками мешок.

Волк страшно скалил зубы и всё шире разевал пасть, готовый вот-вот проглотить человека. Но внезапно он застыл на месте, словно наткнулся на острый взгляд Никласа, взгляд, подобный направленному на него оружию. И волк, повизгивая, пополз назад, а под конец исчез в зарослях кустарника.

Однако же вскоре послышалось шипение, и на ветвях дерева, прямо над головой, Никлас увидел извивающееся змеиное туловище, а беспощадные сверкающие глаза на плоской голове неотрывно разглядывали его. Никлас содрогнулся от ужаса, но и тут не выпустил мешок из рук; пристально и бесстрашно смотрел он в сверкающие глаза чудовища. И глаза змеи медленно угасали под его взглядом, а потом потухли, и Никлас не увидел больше ни глаз змеи, ни её туловища.

«Слава богу, – подумал Никлас, – теперь-то я знаю, как одолевать чудовищ, если кто-нибудь явится».

Но никто больше не появился. Зато вскоре Никлас услыхал далеко-далеко какой-то человеческий голос. Казалось, кто-то кричит. И вскоре он ясно расслышал, что зовут его и что это голос его соседки.

– Никлас, Никлас! – кричала она. – Иди домой! Твоя жена помирает!

Никлас задрожал так, что чуть не выпустил мешок из рук. Его дорогая жена умирает, и он, быть может, никогда больше её не увидит! Но, если он выпустит мешок из рук и побежит домой, его дети, пожалуй, тоже умрут с голоду. Зато, если он удержит мешок, и его дети, и десятки других людей смогут жить счастливо.

И Никлас держал мешок, хотя сердце в груди разрывалось от горя.

Но тут до него снова донёсся крик: