Сзади зашаркали тапочки – Сашка. Прикрыв дверь, он встал на унитаз и запустил палец в трещину под потолком. Из тайника медленно выползла сигарета, а за ней – две спички и крышка от коробка.

– Угостишь? – Спросил Петр.

– Шизоидам не положено.

– Это шутка?

Сашка молча воткнул сигарету в рот и прикурил.

– Табачком не поделиться – грех, – заметил Петр.

– Одним больше. Не страшно.

Петр хотел попросить еще – с помощью слова «пожалуйста» и прочей культуры, но вовремя понял, что с Сашкой это бесполезно. Такие, как он, доброго отношения не ценят.

– Кто шизоид? – Прорычал Петр, свирепо двигая челюстью. – Это я шизоид?

– Тормоз, к тому же.

– Тормозил твой папа, ясно?

По мере того, как до Сашки доходил смысл сказанного, его брови поднимались все выше и выше. Когда они достигли середины лба, Петр плавно отклонился назад, и Сашкин кулак впечатался в нечистый кафель у зеркала.

– …мать!.. – застонал Сашка, тряся разбитыми пальцами.

– Я только про отца, мать – это святое.

– Падла психованная!

Петр, не задумываясь, ударил его открытой ладонью в лоб, не сильно, но достаточно резко, так, что его затылок с глухим стуком воткнулся в стену.

– Ухммм… – произнес тот, опускаясь на корточки.

Сигарета вывалилась из раскрытого рта и упала на сырой пол рядом с подозрительной белесой лужей. Курить, конечно, хотелось, но все же не настолько.

– Больные! В столовую! – Заверещала в коридоре Гитлер Югенд.

Петр набрал в ладони воды и выплеснул Сашке в лицо.

– Пойдем, завтрак пропустишь, – миролюбиво сказал он.

– Ты этот, что ли?.. Из горячих точек?

– Спроси чего полегче.

– Ах, да. Зачем сразу махач устраивать? Не мог по-человечески?

– Так быстрее. Ведь правда?

Сашка что-то промычал и, взявшись за протянутую руку, поднялся.

– Нычку видел? Бери, если надо. – Он сунул опухающую кисть под кран. – Ты кто, боксер или каратист?

– Не знаю я. Не-зна-ю.

– Ах, да. Но, наверно, кто-то из этих.

Петр не ответил. Он предпочел бы помнить не руками, а головой, но Сашку это вряд ли волновало.

На завтрак дали слипшуюся овсянку, в которой равным образом отсутствовали и молоко, и сахар. Кофе был немного лучше, но – лишь немного.

В столовой Петр насчитал тридцать пять человек. Вовчик и Сашка сидели в окружении других «косарей» – Сашка что-то рассказывал, а соседи по столу энергично кивали и с любопытством посматривали на Петра.

Остальные тоже выглядели вполне нормально, по крайней мере, слюнявых, трясущихся идиотов Петр не заметил.

Интересная психушка, подумал он. Ни одного психа.

В коридоре их поджидала сестра милосердия по кличке Швабра с двухэтажной тележкой, похожей на сервировочный столик. Больные выстроились в очередь, и Петр, догадываясь, что так надо, встал вместе со всеми. Дойдя до Швабры, он получил четыре разнокалиберных таблетки, покрытых цветной глазурью – медсестра протянула их в маленьком пластмассовом стаканчике.

Петру показалось, что это ему знакомо – не сама картинка, а впечатление: матовый пятидесятиграммовый стакан с таблетками. Только впечатление это было связано отнюдь не с сумасшедшим домом, а с чем-то таким… с большой болью…

– Ларадол? – Машинально спросил он, катая на ладони розовое колесико.

– Ларадол, – также машинально ответила медсестра и вдруг окрысилась. – Че кобенишься-то? Умный, да? Че прописали, то и жри! И к врачу не забудь, склеротик. Тебе в десять назначено.

– Выходит, я Зайнуллин? – Растерялся он.

Швабра вытаращила глаза и расхохоталась.

– Ты в туалет ходил? Ну и как там? Какой же ты на фиг Зайнуллин?!

Петр закусил губу. Действительно, Зайнуллиным он быть никак не мог. Но он точно помнил, что к десяти вызывали именно его, Зайнуллина то есть.

– Еремин твоя фамилия, – сообщила Швабра. – А доктор в пятнадцатом, налево по коридору, – добавила она на всякий случай. – Найдешь?

Петр нашел. Пусть его называли склеротиком, с этим не поспоришь, но дебилом он не был.

Мужчина с добрыми глазами и беззащитной бородкой «клинышком» отстраненно перебирал на столе какие-то бумаги.

– Да? – Встрепенулся он. – Проходите, проходите. Вот сюда, пожалуйста.

Петр бухнулся в глубокое кресло и неожиданно испытал желание остаться в нем навсегда – в этом мягком, уютном коконе, который не заставляет вспоминать, наоборот, позволяет забыть, отрешиться, плюнуть на все.

– Как себя чувствуете, Петр Иванович? Что-нибудь беспокоит?

– Вы сами знаете, что.

– А именно?

– Именно – отчество. Вам оно известно, а мне нет. Да и фамилию, честно говоря, мне подсказали. Мою фамилию.

– Ну, это не самое страшное, – беспечно произнес доктор. – Меня звать Валентином Матвеевичем.

– Очень приятно. Который раз вы мне представляетесь?

– Терпите, мой дорогой. Просветление может наступить в любой момент.

– Или… никогда?

– А вот этого не надо. Только позитив и работа, работа, работа. А я вам буду помогать. Мы ее одолеем, вот увидите.

– Кого?

– Амнезию. Случай не самый тяжелый, поверьте моему опыту. Я бы даже сказал, классический случай. У вас сформировалась ложная память, это значит, вы все-таки нуждаетесь в прошлом. Хуже, когда личность отторгает его полностью, а у вас произошло замещение реальных воспоминаний вымышленными.

– Понятно… – вякнул Петр. – Какими вымышленными? Я вообще ничего не помню!

– Так уж и вообще, – заулыбался Валентин Матвеевич. – А война? Сотники, перестрелки, засады?

В мозгу что-то промелькнуло, но такое расплывчатое и неопределенное, что Петр даже не стал пытаться.

– Крутится, а ухватить не могу.

– Ну и не хватайте ее, не надо. Мы лучше о приятном, – ласково сказал он. – По семье не скучаете?

– Нет.

– Да, конечно, – спохватился доктор. – Они же вас навещают постоянно.

– Кто?

– Жена, ребенок. Вы их помните?

– Послушайте, я фамилию свою только что узнал! И завтра опять забуду!

– Ну-ну, не горячитесь. Однажды утром вы проснетесь, и фамилия, так сказать, будет на месте. И многое другое. Все восстановится. Музыку любите? – Невпопад спросил он.

Петр напрягся. В принципе, он знал, что это такое, мог даже напеть несколько мелодий, но вот откуда они взялись…