Сами фигуры римских императоров вполне отражают присущую Риму двойственность. Есть среди них всем известные одиозные «злодеи» — тираны наподобие Нерона и Калигулы, олицетворение произвола и деспотии. Будучи неподсудными, эти правители поставили себя над законом и нарушили все правила и нормы социального поведения. Но что если они были исключениями? Римом правили и другие императоры, которые делали, казалось, всё возможное для торжества законности и свершения правосудия. Древнеримский историк Светоний, к примеру, утверждает, что император Клавдий не всегда слепо следовал букве закона, а гибко трактовал его сообразно собственным представлениям о справедливости и мог отдать особо опасного преступника на растерзание диким зверям, даже если законом столь суровая кара формально не предусматривалась. Как-то раз, вынося прилюдно приговор фальшивомонетчику, Клавдий услышал из толпы возглас: «Руки бы ему отрубить!» Вспомнив, что глас народа — глас божий, государь тут же призвал на площадь палача с секирой и колодой. Кто же после этого Клавдий — достойный правитель или популист, потакающий вкусам кровожадной публики? Также Светоний рассказывает о странной непоследовательности Клавдия при рассмотрении подведомственных ему дел. Иногда он тщательно вникал во все детали и проявлял искушенность и проницательность, в других случаях выносил суждение и приговор поспешно и бездумно, а иногда вел себя просто глупо. Однажды перед рассмотрением спора о правомерности признания некоего мужа гражданином Рима представители сторон вступили в бессмысленный диспут относительно того, в чем именно — в тоге или в тунике — надлежит тому предстать перед судом, поскольку тога — атрибут гражданства. И тогда, чтобы выказать свою непредвзятость, Клавдий распорядился, чтобы данный муж в ходе прений всякий раз переодевался из тоги в тунику и обратно в зависимости от того, защита или обвинение берут слово. Светоний считает, что подобными действиями Клавдий дискредитировал себя и заслужил всеобщее презрение.

Рассмотрим, однако, поведение Тиберия после того, как претор Плавтий Сильван по невыясненным причинам выбросил из окна спальни свою жену Апронию. Доставленный к императору чиновник заявил, что крепко спал и ничего не видел, так что его жена, вероятно, сама покончила с собой. Тиберий немедленно направился к нему в дом и, осмотрев спальню, обнаружил следы борьбы, свидетельствовавшие о том, что Апронию, скорее всего, сбросили вниз насильственно. Во избежание произвола Тиберий передал дело на рассмотрение сената, который назначил судебную коллегию. До сих пор всё шло благопристойно. Но сразу же вслед за этим бабка Сильвана по имени Ургулания, состоящая в дружбе с императорской семьей, прислала внуку кинжал. Явно исходящий от Тиберия намек был истолкован правильно, и подсудимый велел вскрыть себе вены (Тацит, Анналы, IV.22). И снова перед нами не просто красочное описание анекдотичного и, на первый взгляд, нетипичного события, но еще и свидетельство причудливого смешения законности и произвола — явления, весьма характерного для имперского правления.

И всё же в какой степени императоры соответствовали запросам древнеримского общества? Они плохо представляли жизнь широких народных масс населения, так можно ли сказать, что они оказывали хоть сколько-нибудь значимое влияние на жизнь среднестатистического римлянина? У некоторых античных авторов мы находим, кажется, вполне искренние выражения благодарности в адрес правителей, прямо ставящие им в заслугу мир и благополучие на просторах Римской империи: «Вот вы видите, что повсюду царит мирный покой, которым обеспечивает нас, как нам кажется, цезарь, что нет больше ни войн, ни раздоров, ни разгула разбойничьих шаек, ни пиратских [нападений], и можно во всякий час совершать путь по суше и по морю от востока до запада» (Эпиктет, Беседы, III.13.9)[3]. Некоторые ученые, однако, усматривают в подобных выражениях чувств лишь проявление верноподданничества, заложенного в самый фундамент империи. Понятно же, говорят они, что закон был суров, хотя и считался единым для всех и направленным на всеобщее благо. Римский историк Веллей Патеркул так описывает методы, использовавшиеся императором Августом для восстановления законности — главной черты его правления после хаоса последних лет эпохи республики:

«Когда цены на хлеб были умереннее? Когда мир был отраднее?» — восклицает он далее, впрямую относя все эти достижения на счет Pax Augusta — «Августовского мира», позволившего сохранить самые отдаленные уголки империи свободными от разбоя. Сам император собственным примером побуждал сограждан поступать правильно.

Высочайшая похвала. Но насколько она заслуженна? Предположим, мы приняли описанное здесь за чистую монету. В таком случае нашему взору открывается мир, в котором — даже при не очень-то, по сравнению с современностью, развитой правовой системе — успешно поддерживается мирное сосуществование многомиллионного населения Римской империи. Сама империя, с точки зрения Веллея Патеркула, существовала так долго именно по причине всеобщего консенсуса относительно римского господства. Обитатели подвластного Риму мира в полной мере восприняли и усвоили идеологию правящего класса и, как следствие, сделались скорее добровольными участниками империи, нежели ее подданными. Проблема в том, что эта точка зрения полностью игнорирует внушительный дисбаланс сил между сторонами. Мог ли народ в такой ситуации относиться к императору иначе, нежели с подобострастием? Но вспомним иракцев, радовавшихся при всяком появлении Саддама Хусейна на публике и резко изменивших отношение к нему сразу же после его свержения. Смеем предположить, что и римляне высказывали в адрес своих властвующих императоров исключительно то, что те хотели услышать. Свое частное мнение они вполне могли держать при себе и относиться к государям совершенно иначе.

Что можно сказать о римском плебсе? Был ли народ в массе своей законопослушен и настолько поглощен «хлебом и зрелищами», говоря словами сатирика Ювенала, чтобы вовсе не заботиться о таких абстрактных понятиях, как справедливость? Мы еще изучим вопрос о том, имелась ли у народа возможность хоть как-то влиять на императоров и откликался ли кто-то из них на требования соблюдения законности и поддержания правопорядка, исходящие из масс народа. Мы послушаем разговоры в римских тавернах и узнаем, как здесь отзывались о властях предержащих. О свободе слова под властью императора-автократа не могло быть и речи, но мы увидим, насколько умело люди облекали критику в безобидные и безопасные обезличенные формулировки.

В предстоящем расследовании нам уготована роль детективов, и для вынесения приговора Римской империи мы займемся сбором доказательств буквально по всему подвластному ей миру, обращая взор не только на императоров и сенаторов, но и на крестьян, ремесленников, наемных работников и на самое дно общества — невольников. Мы кропотливо изучим широчайший спектр источников в поисках документальных подтверждений царившего в Древнем Риме бесправия. В нашем распоряжении обширные своды законов, датированные эпохой поздней империи, и множество дел, дошедших до суда, во всех деталях. Египетские папирусы содержат впечатляющие свидетельства того, как вершилось римское правосудие на местах. Есть у нас и примеры вымышленных преступлений — из упражнений в назидательной риторике и из античной художественной литературы. Древнеримские писатели и историки в основном повествуют о преступных деяниях элиты, зато по дошедшим до наших дней текстам прорицаний оракулов и магических заклинаний можно многое сказать и о страхах простых людей. Христианские тексты не только содержат леденящие душу свидетельства об изуверских пытках и казнях мучеников, попавших в руки римлян (до принятия теми христианства в качестве государственной религии), но и показывают, как этим последним удалось увязать свое обращение с предшествовавшей практикой гонений. Как мы увидим, история христианства в Риме полна вопросов, и нам придется вдумчиво взвесить все «за» и «против», чтобы добраться до истины.