– Кривой! – изображая возбуждение, воскликнула Меган. – Ты выглядишь просто восхитительно!

– Спасибо, но теперь я Чарли.

– Извини, Чарли. – Она помолчала, собираясь с мыслями. – Я постоянно вспоминаю тебя и Святую Гренету.

– До сих пор?

– Да. И, – добавила Меган, подавшись вперед, – знаешь что?

Ну вот, начинается.

– Что?

– Я всегда так восторгалась тобой, когда мы вместе воспитывались в Приюте! Ты всегда улыбался, как бы плохо тебе ни было. Настоящий вдохновитель.

– Мне не было плохо.

– Но у тебя был такой вид, будто тебе плохо!

– Внешность может быть обманчивой.

– Ну да, конечно, – согласилась Меган, – но я точно говорю: от тебя исходило какое-то трагическое вдохновение, как будто ты в семье неудачник, но стремишься во всем видеть светлые стороны.

– Мне приятно это слышать, – сказал я, давным-давно привыкший к ее выходкам, – но могло бы быть гораздо хуже: я мог бы родиться без такта и сострадания и быть мелочным, жутко снисходительным и зацикленным на себе.

– Тоже верно, – улыбнулась она, беря меня за руку. – Нам с тобой так повезло! Я тебе говорила, что получила повышение в «Упкнасе»? Тридцать четыре тысячи плюс машина и жилье.

– У меня с плеч свалилась огромная ноша, – сказал я.

Меган просияла.

– Ты просто прелесть! Ладно, мне пора бежать. Пока, Кривой.

– Чарли.

– Верно. Чарли. Вдохновитель.

И она двинулась дальше по коридору. Было бы так легко проникнуться к ней сильной неприязнью, но я, если честно, не испытывал к ней вообще никаких чувств.

Следующей из тех, на кого я обратил внимание, пришла Люси Нэпп. Мы с ней ежедневно виделись на протяжении восемнадцати лет, пока она не покинула приют и не поступила в училище «Зимних технологий». В приюте дружба возникает и угасает, но мы с Люси постоянно оставались близки. Все те шесть лет, прошедших после того, как она покинула приют, мы с ней разговаривали по крайней мере раз в месяц.

– Привет! – сказал я, и мы ударили кулаком по кулаку – это было что-то вроде тайного приветствия, существовавшего с незапамятных времен.

Это по нашей с Люси вине на лице Святой Анесте2зии, украшающем фриз под сводом, до сих пор красовалось засохшее пятно от пирога с карамелью, напоминание о незабвенной потасовке из-за ужина, случившейся в девяносто шестом году. В штукатурке даже зияла выбоина в том месте, где Донна Тринкет, решительно настроенная побить рекорд времени проезда по коридору первого этажа на роликовых коньках, налетела на стену из-за лужи кетчупа, беспечно пролитого на пол кем-то с кухни.

– Так что там насчет твоего перехода в «Зиму без страха»? – спросила Люси, как мне показалось, с оттенком дружелюбной насмешки.

– Все, что угодно, лишь бы выбраться из этой дыры, – ответил я. – Но я вовсе не хочу сказать, что могу только продавать Зимние страховки с дополнительной выплатой на преобразование и обязательной выплатой на трансплантацию. Есть еще полное страхование жизни, с медицинским обслуживанием, включая зубоврачебную помощь, страхование от пожара и несчастных случаев, не говоря про обморожения. Ну что думаешь?

– С трудом могу сдержать свое безразличие.

– Сам я чувствую то же самое, но, понимаешь, «морфенокс»…

Первые десять лет мне предстоит работать за минимальное жалованье, но дело того сто2ит. Конечно, главное тут не сама работа, скучная, словно талая вода, а разные сопутствующие льготы: «Без страха» незамедлительно заберет из Святой Гренеты мои права на «морфенокс». И я смогу в буквальном смысле спокойно спать. Да, придется смириться со строгими контрактными обязательствами, невозможностью сменить работу и отсутствием свободы выбора, но зато карьерный рост не потребует существенных мозговых усилий. Я наконец смогу вырваться отсюда, полностью сохранив свои фармацевтические привилегии.

– Эй, – сказал я, – ты слышала, что Эд Дуизл сплясал «ночной фанданго»? [8]

– Да, – подтвердила Люси, – слышала.

У Дуизла вечно были проблемы с тем, чтобы набрать вес. Мы всегда тайком его подкармливали. Не знаю, как ему удалось самостоятельно продержаться три Зимы после того, как он покинул приют Святой Гренеты, но, должно быть, это дорого ему обошлось. Несмотря на то что в четвертую зиму Дуизл по уши накачался «морфеноксом», в спячку он залег слишком худым, и запасы жира у него иссякли примерно за три недели до Весеннего пробуждения. Он стал лунатиком, затем его преобразовали куда-то на север подметать улицы, а через восемь месяцев разделали.

– «Полезно до самой смерти и после нее», – сказала Люси, – как любит повторять на рекламных плакатах компания.

Она имела в виду компанию «Зимние технологии», которая выпускала «морфенокс», а также преобразовывала всех подходящих лунатиков и изучала их потенциал по части трансплантаций. Политика компании в отношении лунатиков была направлена в первую очередь на общедоступность. Был у нее еще один рекламный лозунг:

Использовать можно все, кроме зевка.TM

Мы с Люси прошли в вестибюль Зеленого зала.

– Мне всегда как-то не по себе от встреч бывших воспитанников Приюта, – сказала она. – В целом неплохо, но нравятся мне далеко не все.

– Грубое и гладкое, – заметил я.

– Дерьмо и святые, – уточнила Люси.

Мы смешались с толпой, пожимая руки или кивая другим приглашенным, в строгом соответствии с постоянно меняющейся шкалой уважения и признательности. Уильямс, Уолтер, Кейли, Нил, другой Уильямс и Макмаллен – все они были здесь. Я собирался сказать пару слов Гэри Финдли, но тот, увидев меня, сразу же отвернулся, сделав вид, будто хочет налить себе еще пива из кулера. Мы с ним не обменялись ни словом с тех пор, как нам было по двенадцать лет, с того самого дня, когда он прекратил издеваться надо мной, с того самого дня, когда я откусил ему ухо [9].

Те, кто уже давно покинул стены приюта – по большей части я их не знал, – свободно общались с нами, как и мы сами свободно общались с нынешними воспитанниками. Всех тех, кто провел какое-то время в приюте, объединяли прочные узы, похожие на родственные. На самом деле, если учесть обстоятельства жизни здесь, мы действительно были одной большой семьей.

Люси направилась поздороваться со Старшими сестрами, которые в центре всеобщего внимания величественно восседали на сцене подобно семерым герцогиням, приветствуя гостей. Сестры глупо хихикали над какой-то шуткой; их обычная строгость смягчалась тройным праздником важного события, еды, а для тех, кто не вынашивал ребенка, еще и хереса, самого дешевого, какой только можно найти.