— Добро пожаловать в Клуб крепких желудков!

— Перестань, Мэнни! — тут же одернула шутника его жена Белль. — И так нам тут всем невесело, а ты еще вздумал паясничать!

Роузены занимали столик на двоих по левую сторону зала, возле одного из больших окон в медных рамах, откуда можно было наблюдать за морем. Всего в нескольких ярдах от них плескалась вода. Рядом с ними за следующим столиком сидел в полном одиночестве Хьюби Мюллер. Кроме этого столика, у него всегда был зарезервирован и другой — на палубе, с которой открывался великолепный вид. Этот столик он держал «про запас». На тот случай, если бы ему во время вояжа представилась возможность поухаживать за симпатичной пассажиркой. Мюллер любил плаванья и несколько раз ходил по маршрутам «Нью-Йорк — Шербур», «Саутгемптон — Нью-Йорк» еще в те дни, когда «Посейдон» назывался «Атлантом», а потому успел изучить все закоулки на пароходе. Правда, романтическая встреча, которую ожидал Мюллер, так и не состоялась.

Все столики вдоль окон были рассчитаны на двоих, за всеми остальными умещалось человек по восемь. Это, по-видимому, должно было сплотить путешественников и развить у них чувство товарищества. Рядом с Роузенами и поблизости от входа в подсобные помещения, откуда время от времени возникали стюарды с подносами, полными еды, располагался большой стол, прозванный Сьюзен Шелби «разношерстным»: за ним завтракали, обедали и ужинали ни в чем не схожие друг с другом люди: преподобный доктор Скотт, мисс Кинсэйл, Джеймс Мартин, супруги Рого, а также третий судовой инженер-механик мистер Киренос.

Мисс Кинсэйл и Джеймс Мартин, владелец галантерейной лавки в Ивэнстоне, уже заняли свои места, когда в зал вошел Майк Рого, на этот раз он был один. После дежурного приветствия от Мэнни ему пришлось ответить и на его следующий вопрос:

— А где же Линда? Неужели она решила нас бросить?

— Линда со мной сегодня не разговаривает, — сердито буркнул Рого. — Она почему-то вообразила себе, будто это я нарочно сам раскачиваю пароход.

Когда к соседнему столу приближалось семейство Шелби, судно снова накренилось, да так сильно, что Робин Шелби, не успев ухватиться за что-нибудь прочно удерживаемое на полу, заскользил вперед и с криком «Ой-ой-ой!» врезался в сидящего неподалеку Майка Рого. Оба повалились на пол.

— Ух ты! — только и смог выговорить ошеломленный Робин.

Робин был крепким мальчиком и обещал в будущем стать таким же отчаянным спортсменом, как и его отец. Но Майк Рого, после того как помог ему подняться на ноги, принялся успокаивать его так, словно перед ним годовалый младенец:

— Ну, как же ты так неосторожно, сынок? Ты ведь мог и ушибиться. Нужно держаться за что-нибудь.

Сам же Рого, весивший более ста пятидесяти фунтов, казался со стороны этаким коренастым бычком.

В это время Мартин окликнул стюарда Питерса:

— Скажите-ка, любезный, что здесь вообще происходит? Похоже, море спокойное, а наше старое корыто вот-вот развалится на части!

— Я и сам толком ничего не понимаю, сэр, — осторожно начал Питерс. — Наверное, где-то впереди прошла буря. Ну, а потом на море образуются такие вот волнения. Как бы последствия шторма. Это иногда случается.

Как только семейство Шелби расселось, по центральной лестнице, не качаясь и не падая, совершенно спокойно прошествовали Тони Бейтс и Памела Рейд. Миновав лестницу, они так же решительно направились к столику Бейтса, расположенному у правого борта. Алкоголь подействовал на них непостижимым образом, сделав для этих двоих нечувствительной сумасшедшую качку судна.

— Мам, нет, ты только посмотри! — воскликнула Сьюзен. — У Весельчака все-таки получилось с этой девушкой! Правда, чудесная пара, да? Но как ей удается так здорово держаться? Я уже после глотка шерри чувствую, как кружится голова!

— Они сейчас ни на что не обращают внимания, — покачал головой Ричард Шелби. — Даже на то, что море превратилось свистопляску бугров и впадин. — Он и его жена сами были превосходной парой и не без оснований гордились своей жизнерадостной симпатичной дочерью. От отца она унаследовала волевой подбородок и темные блестящие волосы, от матери — утонченность натуры и изящество движений. Правда, она в свои семнадцать лет оставалась еще по-юношески угловатой. Что, впрочем, характерно для американской девушки-тинэйджера.

Вновь прибывшая чета уселась за столик, но слишком далеко, чтобы Мэнни Роузен стал кричать им. Хотя он все равно поднялся и приветливо помахал им рукой. Ему нравились эти молодые люди. Весельчак просиял и радостно улыбнулся в ответ.

В зале один за другим появлялись и другие пассажиры. Они осторожно спускались по лестнице и занимали свои места. Тут были греки, бельгийцы, семейство из восьми человек со странной фамилией Аугенблик, из Дюссельдорфа, и еще с дюжину других путешественников: британцы, американцы и закаленные отважные скандинавы. Но все они рассаживались слишком далеко, и Роузен также не стал включать их в свой новоявленный Клуб крепких желудков. Он решил оставить почетное звание членов этого призрачного клуба для тех, кто сидел если не рядом с ним, то за соседними столиками. Дело в том, что за время круиза все они успели перезнакомиться и почти что сдружились.

Обед, по крайней мере с точки зрения Робина Шелби, превращался в нечто восхитительное и необычное. На столиках были установлены специальные сетки и ограждающие планки, чтобы приборы и тарелки не соскальзывали и не падали на пол. Оба стюарда, Питерс и его помощник Эйкр, проявляли талант танцовщиков балета, искусно лавируя между столиками и сохраняя равновесие.

Высоченный господин, преподобный Фрэнк Скотт, прошагал к своему столику с таким видом, будто это он своими ножищами раскачивает пароход, а не качка заставляет его идти, пошатываясь из стороны в сторону.

— Добро пожаловать в… — начал было Мэнни свое обыкновенное приветствие, но в ту же секунду Белль положила ему на руку свою ладонь, и муж послушно исправился: — Привет, Фрэнк! А мы знали, что ты обязательно придешь пообедать, и ничто не сможет тебе помешать.

За время круиза новые товарищи Фрэнка так и не привыкли к тому, что перед ними «преподобный». Скотт не производил впечатления священника. Почти все называли его по имени или вспоминали его спортивное прозвище «Юркий». Разве что мисс Кинсэйл, истинная англичанка, из уважения ко всем американцам, неизменно обращалась к нему «доктор Скотт», да еще Рого звал его то «пастором», то «падре», что казалось несколько ироничным и не могло не вызывать улыбки окружающих.

Для его товарищей по плаванию Скотт оставался фигурой загадочной и непостижимой. Он был так молод, а его недавние спортивные достижения так свежи в памяти, что для американцев он по-прежнему оставался «Юрким» Скоттом, защитником Принстонской команды, двукратным Олимпийским чемпионом по десятиборью, отличным лыжником и превосходным альпинистом, покорителем вершин Анд. В перечнях наиболее популярных спортсменов Скотт всегда шел одним из первых.

Когда Скотт учился в колледже, его имя не сходило со страниц спортивных газет. Даже во время учебы в теологической семинарии Фрэнк продолжал удивлять своих поклонников, совершая восхождения на горные вершины, ранее считавшиеся недоступными. В свои двадцать девять лет Скотт все еще слыл «живчиком и непоседой», удивительно энергичным молодым человеком, к тому же он был потрясающе красив. Коротко стриженный, подтянутый, он неизменно привлекал всеобщее внимание. Разве что перебитый нос несколько портил его лицо. Собеседнику Фрэнк всегда смотрел прямо в глаза, и этот взгляд, с одной стороны, притягивал, а с другой, может быть, несколько смущал. Уж не скрывалась ли какая тайна за откровенностью и бесхитростностью этого красавчика?