– Приеду, — сказал Мои и улыбнулся.

«Чем больше опасность, тем охотнее люди строят планы на будущее», — подумала Торрес. А вслух произнесла:

– Саул, теперь ваша очередь.

Инженер хитро прищурился. Он, как и геолог, был изрядный враль, но его истории не отличались простодушием Мои.

– Ужасный сон, моя дорогоя. Мне приснилось, будто я в Европе, в Греции или Италии — словом, в какой-то южной стране, на отдыхе у моря. Захожу в отель с чемоданами, хочу обменять свои баксы и расплатиться за номер, а с меня за каждый евро требуют сто канадских долларов. Сто, черт побери! Я проснулся в холодном поту!

– А вот нечего видеть сны про Греции да Италии, — хмыкнул археолог Муромцев. — Пусть тебе Сочи снится или, скажем, Петербург. У нас за твой доллар сорок два рубля отсыпят. Правда, сервис в отеле будет не того… не очень навязчивый.

Случалось, мужская часть команды развлекала такими беседами друг друга, а главное, Лауру. Обычно она могла разобраться, шутят ли коллеги или говорят серьезно. Сейчас ее не морочили — во всяком случае, в том, что касалось снов. Уставший капитан спал без сновидений, археологу привиделось гигантское Лицо, Парану — родные края, а Дюкару, отнюдь неравнодушному к деньгам, валютные операции. Что до темпераментного Мои, то ему вполне могла присниться женщина — даже целых двенадцать.

– Поели, развлеклись, теперь за работу, — сказал капитан. Оттолкнулся от стола и нырнул в рубку. Паран — за ним, трое остальных членов экипажа тоже поплыли в свои отсеки.

Личных кают на «Колумбе» не имелось — отдых в невесомости не требовал сложных приспособлений, и объем жилой зоны был предельно минимизирован. Командир и второй пилот спали в кают-компании, Дюкар в инженерном модуле, Муромцев и Мои — в лаборатории, а Торрес в медблоке. «Колумб» был не пассажирским лайнером, а скорее баржой с двумя десятками спускаемых аппаратов. Перед членами экспедиции не ставили научных задач, кроме небольшой рекогносцировки; им полагалось спустить груз в указанный район планеты и вернуться обратно. Первое было обязательным, второе — желательным; специалисты в научном отделе ООН и сами участники прекрасно понимали, что по дороге в сотни миллионов километров может случиться что угодно.

Никаких политических целей экспедиция не преследовала, хотя оговаривалось, что первым на почву Марса шагнет темнокожий геолог. Шагнет, поднимет на мачте флаг ООН и установит скромный обелиск с именами шести первопроходцев. Только имена, без указания стран или национальной принадлежности; полет на Марс был достижением Земли и таким останется навеки. Как пирамиды египтян, говорил Муромцев; сейчас не важно, кто их воздвиг, они — символ гения древних. Пирамиды стояли пять тысячелетий, и когда пройдет такой же срок, на Земле — вернее, в Солнечной системе — не будет американцев и русских, испанцев и индийцев, чукчей и арабов, даже китайцев. Будут люди, потомки нынешних землян, и перед этими потомками нужно выглядеть достойно, не кичиться цветом кожи или могуществом своей страны.

В этом месте Дюкар обычно прерывал археолога и начинал допрашивать с ехидцей: а уверен ли Ник, что эти потомки будут вообще?.. или что они останутся людьми?.. что кто-то увидит обелиск на Марсе?.. Вполне возможно, потомки вернутся в пещеры и превратятся в троглодитов. Возмутится природа и укатает людей оледенением или вселенским потопом, либо свалится на Землю астероид. Есть и другие возможности — экологический кризис, пандемии, войны и генетические мутации… Двухголовым монстрам будет безразлично, кто там строил пирамиды и летал на Марс.

Муромцев не соглашался, спорил отчаянно, ибо по натуре был романтиком и оптимистом. А Мои добавлял, что его народ, его кикуйю[2], переживут любые катастрофы. Род человеческий, как известно, появился в Африке; там люди и спасутся в случае чего. Мать Африка обширна и богата; море ее не затопит, ледник не достанет, а астероид непременно свалится в Сахару. И пусть! Сахаре уже ничто не повредит.

В полете было время для дискуссий и подначек, было, но истекло. Теперь «Колумб» кружил над Марсом — вернее, висел над заданной точкой экватора, согласовав свою скорость с вращением планеты. Корабль находился в восьмистах километрах над поверхностью, намного ниже, чем спутники Марса Фобос и Деймос[3]. Под ним простирались Долины Маринера, гигантская рифтовая система, чудовищный разлом коры, чьи склоны были почти недоступны земным телескопам. Все остальное — вулкан Олимп, плато Фарсида и Элизий, глубокие впадины Аргир, Исида и Эллада, равнины северного полушария[4]— все это было изучено весьма подробно с помощью наблюдений с Земли и Луны и многочисленных «Марсов»[5], «Викингов», «Маринеров» и «Молний».

Cамой заметной деталью Долин Маринера являлся каньон Титониус Часма[6], бывший целью Первой экспедиции. Его размеры впечатляли: протяженность больше, чем Уральский хребет, ширина — до ста пятидесяти километров, а глубина такая, что в этой пропасти скрылся бы Эльбрус, не говоря уж о вершинах Альп и Пиренеев. Как и вулкан Олимп, этот разлом не имел аналогов на Земле и на других планетах Солнечной системы. Можно было предположить, что условия на дне каньона отличаются от сурового климата плоскогорий: там теплее, давление скудной марсианской атмосферы выше, ветры и песчаные бури не столь сокрушительны. Не исключалось наличие подземных вод и даже примитивной жизни, бактерий или чего-то подобного. Словом, Титониус Часма подходил для долговременной научной базы, которая с течением лет могла превратиться в крупное поселение.