Я ехал, не оборачиваясь.

На обратном пути к тому месту, где я оставил отца, я повторял себе, что, если бы он не ждал меня, я бы перестрелял их всех, хотя, откровенно говоря, я знал, что вряд ли мне удалось бы сделать это.

Когда я подъехал, отец сидел, прислонившись спиной к дереву. Завидев меня, он вздохнул с облегчением. Его лицо посерело и осунулось от боли в ноге. Я разжег костер, сварил кофе и рассказал отцу о том, как обстоят дела.

— Нам нужно забрать наши деньги, сын. Люди доверили нам свой скот, и мы дали им слово, что вернемся с деньгами.

Тогда я описал ему, что собой представляет Боб Хеселтайн — он, наверное, был таким же крутым, как и Дикий Билл Хикок.

— Кто это сказал тебе, сын? Эти два сопливых подонка — Сайте и Рис? Да они понятия не имеют, что такой крутой мужчина. Я видел его не раз. Он производит впечатление отъявленного негодяя.

Отец посмотрел на меня своими спокойными серыми глазами, и я впервые заметил, какие они у него усталые. Это были глаза старика. Я никогда не думал о том, что мой отец — старик, но это было и вправду так. Я был поздним ребенком.

— А можно ли тебя назвать крутым парнем? — спросил вдруг отец.

— Меня? — изумился я, поскольку никогда не задавался таким вопросом.

Хотя, конечно, размазней меня не назовешь. Иногда в лощине, упражняясь в стрельбе из шестизарядного кольта, я представлял себе, как небрежно расправляюсь с целой компанией бандитов, но все это были мальчишеские фантазии, а сейчас я столкнулся с суровой действительностью.

— Ну, я не знаю. Я думаю, каждый мужчина должен однажды это выяснить.

Больше всего в этой ситуации меня удивило то, что мой отец считает, что я могу быть крутым, а ведь он прежде никогда не принимал меня всерьез.

— Да, ты прав, сын мой. Человека не узнаешь, пока не проверишь его в деле. Эдвин, помоги-ка мне взобраться на лошадь. Мы едем за деньгами.

— Но ведь у тебя сломана нога.

— Зато палец, которым я спускаю курок, цел. — Отец посмотрел на меня. — Эдвин, мы работали с тобой за пятерых, собирая это стадо. Мы гнали его вдвоем, зная, что нам рассчитывать не на кого. Мы охраняли его от индейцев, берегли его от непогоды и следили, чтобы скот не разбежался. Мы прошли с нашим стадом через огонь и воду, задыхаясь от пыли и валясь с ног от усталости. И вот теперь эти трое негодяев хотят забрать наши деньги, трое подонков, которые не способны ни на что путное и которые ни одного дня в своей жизни не работали. А если мужчина не борется за то, что принадлежит ему по праву, если он не борется за то, во что верит, значит, грош цена такому мужчине. Мы поедем к ним, я и ты, и если они хотят драться, то пусть потом пеняют на себя.

Я ничего не сказал, только посмотрел на отца — я никогда не видел его таким и даже не предполагал, что в нем таится такая отчаянная отвага. Я видел, как он сражается с индейцами, но тогда его защищали стены дома. Я никогда не видел, чтобы мой отец горел такой решимостью и рвался в бой.

Вдруг мне пришла в голову мысль, а не струшу ли я, если дело дойдет до перестрелки. И еще я подумал, что всю свою жизнь недооценивал отца.

Когда мы подъехали к тому месту, где я разговаривал с Бобом Хеселтайном и его дружками, их уже и след простыл. Только над потухшим костром вилась тонкая струйка дыма.

— Испугались, — с презрением процедил отец. — Испугались мальчишку и мужчину со сломанной ногой. Надо поймать их.

— Послушай, папа, ты так долго не выдержишь. Давай съездим домой и…

— О чем ты говоришь, мальчик мой? Чтобы добраться до нашего ранчо, нам потребуется не меньше недели, и еще три дня, чтобы доехать до того места, где живут наши друзья. Если мы сейчас дадим им уйти, то уже никогда не сможем их найти.

Я был уверен, что трое негодяев, которых нам предстояло отыскать, не спали этой ночью, впрочем, как и мы с отцом. Бледная луна, стоявшая высоко над горизонтом, освещала прерию, и на каменистой, выжженной беспощадным солнцем земле можно было различить следы трех лошадей, поскольку с тех пор, как здесь прошли бизоны, ничьи копыта больше не приминали сухую, чахлую траву.

Отец сидел в седле очень прямо. За всю ночь я не услышал от него ни ворчания, ни стона. Но когда на рассвете мы с ним умылись у речушки, протекавшей по дну оврага, я поразился его изможденному и измученному виду, хотя поражаться-то было нечему, ведь всю ночь он ехал по следу, который еле-еле виднелся.

Здесь же в овраге я помог отцу спешиться, уложил его на землю и накрыл одеялом. Он погрузился в тяжелый сон, а я расседлал лошадей и, позволив им немного поваляться в пыли, привязал к дереву. После этого я тоже прилег, чтобы немного расслабиться, но тут же провалился в сон. Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко.

Отец с трудом сел, а я отправился на поиски бизоньих лепешек, чтобы разжечь костер. Зная, что поблизости могут быть команчи, я постарался сделать так, чтобы костер давал поменьше дыма. Сварив кофе, я настрогал ветчины в кастрюльку и поставил ее на огонь.

— Нужно найти место, — сказал я отцу, — где бы ты смог отдохнуть. В таком состоянии тебе нельзя ехать дальше.

— За свою жизнь я провел в седле больше времени, чем в кровати, сын мой, и если я умру, то умру в седле.

Помогая отцу взобраться на лошадь, я нечаянно задел его ногу, и он поморщился. Лицо отца побледнело, а лоб покрылся испариной. Сгорая от стыда за свою неловкость, я сел на своего тощего чалого, и мы тронулись в путь.

Мой костлявый конь вид имел довольно неказистый, но при этом отличался бешеным нравом и мог без устали скакать всю ночь, а утром, подкрепившись пучком жесткой травы и глотком воды, снова был готов нести седока.

Всю дорогу я думал о том, что мы будем делать, когда наконец догоним Хеселтайна и его подручных. В моей душе не осталось и следа былой симпатии к моим прежним приятелям, я был готов на все.

— Ты смел и решителен, сын мой. Я наблюдал за тобой, наблюдал за тем, каков ты в работе и в седле, и скажу тебе честно — ты ничуть не хуже других. Я видел, как ты стреляешь, ты — отличный стрелок. Я ничего не могу сказать о Хеселтайне, не знаю, что он за человек, но Сайтса и Риса тебе бояться нечего.

В первый раз за всю свою жизнь я услыхал слова похвалы от своего отца. Не знал я и того, что он видел, как я упражнялся в стрельбе. Но он, наверное, переоценивает меня — я еще ни разу ни с кем не дрался, ни в кулачном бою, ни с оружием в руках.

Хеселтайн был крутым парнем, и щегольская одежда, которую он носил, только усиливала это впечатление. Во всем его облике было что-то чванливое и самодовольное. Я же одевался как бедняк. У меня никогда не было костюма, купленного в магазине, моя рубашка расползлась по шву на плечах, а из джинсов я вырос уже года два назад. В довершение ко всему, каблуки на моих сапогах были стоптаны…

В лицо нам дул пронизывающий холодный ветер с гор. Надвинув поглубже шляпы, мы ехали вперед, и перед нами расстилалась голая прерия, над которой синело небо.