Двадцать лет прошло со дня свадьбы, а Яша вел с Эстер все те же любовные игры, что и сразу после женитьбы. Стаскивал с нее платок, дергал за нос, называл всякими смешными словечками: крошка-малютка, пампушечка, сладость моя, и разными другими — на языке бродячих музыкантов. Их она тоже знала. То налетал петухом и кукарекал, то верещал, как свинья, то ржал, как лошадь. А внезапно мог впасть в необъяснимую меланхолию. Днем было одно, ночью — другое. Большую часть дня он проводил у себя в комнате, занимаясь снаряжением: замки, цепи, веревки, напильники, иглы, щипцы, клещи, разные обрывки, обрезки, всякий хлам. Кто видел Яшины фокусы и трюки, поражались легкости, с которой у него это получалось, и только Эстер знала, только она видела, как он дни и ночи проводит, повторяя одно и то же, совершенствуя свое мастерство: обучает ворону говорить, обезьянку — курить трубку. Эстер ужасно боялась, что он переутомится, что на него набросится кто-то из зверинца, что он с каната упадет. Для Эстер это было как колдовство, как волшебные чары. Даже по ночам она слышала, как он цокает языком, как щелкает пальцами ног. Как кошка, он видел и в темноте. Мог найти пропавшую вещь. Читал ее мысли. Раз Эстер поссорилась с одной из мастериц, и Яша, явившись поздней ночью, едва разговаривал с ней. Только потом она поняла, что тому причиной. Другой раз потеряла обручальное кольцо, искала везде и только потом призналась Яше в потере. Яша взял жену за руку и подвел к бочке с водой: кольцо лежало на дне. Давно она осознала, что не в состоянии понять мужа до конца. Он повелевал тайными силами. Секретов было у него больше, чем семечек в гранате, который освящают на Рош-гашоно.

Днем в шинке у Бейли было пусто. Сама Бейля дремала в задней комнате. В зале у буфетной стойки — только ее помощница, маленькая Ципа. На полу чистые опилки. На буфетной стойке жареный гусь, студень из телячьих ножек, рубленая селедка, печенье в вазочке, соленые сушки. Яша подсел к столику, за которым уже расположился Шмуль-музыкант. Ростом повыше Яши, с копной черных волос, черные баки и усики. Шмуль одевался на русский манер: черная косоворотка, подпоясанная витым пояском, смазные сапоги с высокими голенищами. Несколько лет провел он в Житомире, у какого-то помещика, потом жена тамошнего эконома влюбилась в него, и пришлось спасаться бегством. Здесь, в Люблине, это был известный на весь город скрипач, его приглашали на самые богатые, самые знаменитые свадьбы. Но сейчас, после Пасхи и до праздника швуэс, свадеб не было. Шмуль откинулся к стенке, один глаз прижмурен, а другой устремлен на кружку с пивом. Как будто размышлял: пить или нет? На столе баранка, а на ней муха, большая, блестящая, зеленая, и тоже, казалось, не в состоянии решить: взлететь или нет.

Яша пока не притрагивался к пиву. Глядел на пену, как завороженный. Один за одним оседали пузырьки, и теперь кружка была наполнена лишь на три четверти. Яша приговаривал: «Обман! Обман! Был полный стакан! Чпок-чпок! Чпок-чпок! Тут был пузырек!» Шмуль завел рассказ о своих любовных похождениях, заканчивал одну историю и тут же начинал другую. Мужчины немного помолчали. Яше нравилось слушать Шмуля. Он бы и сам мог порассказать. Рассказы эти повергали его в мучительные сомнения. Пускай так, но кто кого обманывает? Отец обманывал мать или нет? Может, все женщины одинаковы? Правда ли, что Эстер — настоящая «идише тохтер»[9], верная жена? Вслух же сказал:

— Чего ты так стараешься? Суетишься, чтобы взять в плен солдата, который и сам хочет сдаться…

— Ладно тебе, погоди. В Люблине все не так просто, как ты думаешь. Вот ты увидал девушку. Она хочет тебя, ты хочешь ее. Но вот задача — как коту перелезть через забор? А после свадьбы? Тогда у нее есть муж, и даже не узнаешь, где она живет. А если и узнаешь, что из того? Есть еще мать, свекровь, сестры, золовки. У тебя нет этих проблем, Яша. Лишь выехать за городскую заставу, и весь мир твой.

— Тогда поехали со мной.

— Ты меня берешь?

— И даже больше. Оплачу расходы.

— А что скажет Ентл? Когда у человека дети, он уже связан по рукам и ногам. Не поверишь, я скучаю по своей малышне. На несколько дней уеду и уже с ума схожу. Можешь понять такое?

— Я-то? Да я все могу понять.

— Досада берет, а ничего не сделаешь. Будто взял веревку и сам себя привязал.

— А что б ты сделал, если бы жена твоя так же себя вела, как эти, о которых ты рассказывал?

Шмуль-музыкант замолчал, и с лица его сползла улыбка.

— Тут же удавлю ее! Не будь я Шмуль! — он поднес наконец кружку к губам и отхлебнул.

«Вот, все мы таковы, — думал Яша, прихлебывая пиво небольшими глотками. — Никакой разницы. Однако как же он тут устраивается?»

Некоторое время назад перед Яшей встала чрезвычайно трудная проблема. Она не отпускала его ни днем, ни ночью. Конечно, он всегда был малый не промах, позволял себе разные причуды, странные необычные связи. Однако с тех пор, как на пути его стала Эмилия, Яша не знает покоя. Он прямо-таки в философа превратился. И пиво ему теперь не в радость: горечь во рту, какой-то привкус резины… В прошлом у Яши много всяких любовных историй, запутанных и не очень. Он уже перебесился и остепенился, а впрочем, несмотря ни на что, всегда считал, в каком-то конечном смысле, что брак — это святое. Никогда не скрывал, что женат, и всегда ясно давал понять, что не рискнет нарушить такое положение дел. Эмилия же требовала, чтобы он принес жертву: оставил дом, переменил религию. Все это требовало к тому же несметного количества денег. Как их добыть честным путем?

«Нет, надо положить этому конец, и чем скорее, тем лучше», — подумал Яша.

Шмуль подкрутил усы и еще смочил их слюной, чтобы кончики лучше держались.

— Эй, а как там Магда? — спросил он.

Яша с трудом очнулся:

— А как ей быть? Все то же самое.

— Мать ее жива?

— Жива.

— Научилась она чему-нибудь?

— Немножко.

— Чему же, к примеру?

— Может крутить бочку ногами, кувыркается, делает колесо.

— И это все?

— Да, это все.

— Мне кто-то показал варшавскую газету. Про тебя пишут. Пиф-паф! Там тебя сравнивают с кунцнмахером при дворе Наполеона Третьего. Называют великим иллюзионистом. Искусным жонглером. Вот это да.

Последние слова Шмуля разозлили Яшу: он вообще-то не любил ни с кем обсуждать свои дела, разговаривать о своем искусстве и решил вообще ничего не отвечать. Однако вдруг сказал:

— Никого я не обманываю. Тут нет никаких фокусов.

— Ну, еще бы! Ты и в самом деле глотаешь шпагу.

— Да, в самом деле.

— Расскажи лучше своей бабушке!

— Ты, дурачина, как могут обмануть собственные глаза? Тебе случилось услыхать слово «иллюзия», и теперь ты повторяешь это, как попка. Ты хоть понимаешь, что это слово значит? Шпага спускается в горло, а не в карман куртки.