Некий египтянин так наставлял своего сына:

Научись писать, и эта премудрость убережет тебя от тяжелого физического труда… Я как-то видал кузнеца у горна, его пальцы были подобны лапам крокодила, а несло от него, как от тухлой рыбы… Ткачу в мастерской приходится хуже, чем женщине. Он сидит скрюченный, с коленями, прижатыми к животу, да и свежим воздухом не дышит.

Неграмотность неизбежно уменьшает возможности человека, и в стародавние времена в Месопотамии и Египте барьеры на пути овладения грамотой способствовали тому, что политическим влиянием в этих странах пользовались только аристократы и их писцы. В обществе, в котором лишь меньшинство населения умеет читать и писать, неграмотность пребывает в извечном страхе перед образованностью и грамотностью, и правящие классы вовсю используют этот страх. В Древнем мире держать людей в страхе помогала религия, наиболее мощный ресурс политической власти.

В Египте Тот, бог мудрости, счета и письма, по словам филолога Гарольда Инниса, являлся непознанным и таинственным богом письма и всех знаний, поскольку превращение слов в письмо означало владение всесильным и окутанным тайной знанием, принесшим в бытие то, чего не было[5].

В дописьменном обществе магия владела умами людей, вызывая особое изумление даже у верхушки общества. Антропологи давно отмечали, что люди, жившие в те времена, приписывали письму божественные свойства. Историки и палеографы (специалисты, изучающие старинные рукописи и способы их написания) даже ввели в употребление термин – numinous (непостижимый, мистический) – для описания того неизгладимого впечатления, которое производил на людей написанный текст.

Британский антрополог Джек Гуди, к примеру, заметил, что африканцы использовали книги как магические тотемы. По его словам, книга для них – «могущественный объект, и слишком близкое ознакомление с ним может привести к помешательству». Благоговение перед книгой можно проиллюстрировать поступком привезенного в Англию нигерийского раба Эквиано. Оказавшись однажды в церкви, он дождался, когда прихожане покинут помещение, взял в руки Библию и приложил книгу к уху, чтобы услышать, что в ней написано. А вот проживавший в Америке беглый раб Фредерик Дуглас хорошо осознавал значение грамотности. Он говорил: «Научитесь читать, и вы будете всечасно свободны».

С другой стороны, французский этнограф Клод Леви-Строс дал наиболее известную и, несомненно, самую мрачную характеристику всемогущества, магии и власти письма. Он заметил, что ни одно из ранних значительных технологических достижений – одомашнивание животных, оседлое земледелие, изобретение колеса и использование огня – не нуждалось в «сатанинском» искусстве письма. И приравнял грамотность к подчинению человека человеком.

Леви-Строс пишет:

Единственный феномен, которому развитие письменности неизменно сопутствовало, заключается в образовании городов и империй, или, другими словами, в вовлечении большого числа людей в политическую систему и в их разделении на касты и классы… Развитие письменности скорее благоприятствовало эксплуатации человека человеком, чем просвещению… Основная функция письменности – способствовать рабству. Использование письма для интеллектуального и эстетического развития, да и для других бескорыстных целей, – второстепенно.

Для мира, в котором грамотой владело лишь небольшое число людей из числа правителей, суждение Леви-Строса звучит довольно правдиво. Однако около 1500 года до нашей эры монополия владения грамотой дала трещину. В то время где-то на юге Леванта, возможно, на западе Синайского полуострова, вблизи Серабит-эль-Хадима, где имелись месторождения бирюзы, грамотность и политика «сдвинулись со своих мест». В этой засушливой местности (несомненно, одной из наиболее слабых точек опоры исторического развития) египетские надсмотрщики следили за работой на рудниках иноземных рабочих-семитов, выходцев из Палестины и Сирии. Семиты преисполнились чувством благоговения к египетскому «магическому» письму и сумели извлечь из него основу для массовой грамотности: около двух дюжин фонем – самостоятельных звуков речи, представленных знаками (буквами), которые могут слагаться в слова. То, что язык (система звуковых и словарных средств) может быть выражен небольшим количеством знаков, вероятно, не ускользнуло от египтян, но владевший грамотой правящий класс страны не пожелал упростить свою письменность, дававшую ему средства к существованию, и потому прогрессивным преобразованием письменности занялись иноземцы.

Ученый Мартин Спренглинг, размышляя о том, как сложная система египетского письма могла быть трансформирована в письмо буквенное, предположил, что семитские мастера, работавшие на египетских рудниках, вероятно, общались с местными писцами низкого ранга, которые в работе чаще использовали иератическое письмо, скорописную форму древнеегипетского письма. (Египтяне использовали иератическое письмо в повседневной работе, а более сложное – возникшее из пиктографии иероглифическое – для работы по камню). Трудившиеся на египетских шахтах семитские мастера, чтобы увековечить свои имена, вероятно, просили местных писцов научить их иератическому письму и, получив этот опыт в простейшем виде, выбивали свои имена на камне. Так называемая протосемитическая система письма стала усовершенствованием египетского и шумерского силлабического письма. Со временем эта система получила дальнейшее развитие в финикийском, еврейском и арабском алфавитах. В настоящее время современные алфавиты западных стран, по существу, состоят из того же сравнительно небольшого числа фонем.

Еврейский алфавит стал впервые понемногу использоваться в Иудее в шестом веке до нашей эры перед началом Вавилонского плена, и пророки, по всей видимости, использовали новое средство для контакта с народными массами.

Историк Уильям Макнил предполагает:

«Пророчества и протесты, критика распространенных обычаев и радикальное введение новых принципов добродетели могли ограничиваться лишь пределом голоса человека и памятью слушателей… Если бы письмо оставалось монополией привилегированной верхушки, то гневные высказывания пророков, клеймивших установившиеся обычаи, никогда бы не были запечатлены в письменном виде. Следовательно, демократизация знаний, добытых при изучении простых рукописных текстов, должна рассматриваться как один из поворотных пунктов в истории цивилизации».

Финикийцы, неутомимые предприимчивые торговцы, распространили свой алфавит во многих землях Средиземноморья. В восьмом веке до новой эры их алфавит появился в Греции. Некоторые согласные звуки этого языка не использовались в греческой речи, но нашелся некий сообразительный человек, который использовал согласные буквы финикийского алфавита, не имевшие в греческом языке звукового эквивалента, для обозначения гласных звуков, что позволило даже детям учиться грамоте с пяти-шести лет[6].