А потом она услышала, что доктор разговаривает о ней с дядей. Магдалине было стыдно подслушивать, поэтому она поспешила удалиться в другое крыло особняка, но несколько фраз, словно по своей воле, догнали ее.

Козловский сказал: «последствие пережитого горя», затем – «в лечении пока нет необходимости, но обещаю присматривать за ее состоянием», и еще – «поскорее отдать замуж».

Но видения ведь никуда не исчезли…

Магдалина толкнула дверь под вывеской с надписью «Роза ветров», зазвенели китайские колокольчики, подвешенные к медному полумесяцу. В лавке пахло свежим кофе; остатки ночной прохлады притаились между прилавками, опоясывающими зал по периметру.

Хозяин лавки неторопливо вытащил из кармана жилетки очки, нацепил их на украшенный выпуклой родинкой нос и поднял взгляд на посетительницу.

– Приветствую, мадемуазель, – сказал он, выходя навстречу. – Осмелюсь заметить, что вы – ранняя пташка. Я рад вас видеть. Чем могу служить на сей раз?

Ранняя пташка? Нет. Обычно – нет.

Минувшей ночью она плохо спала, вертелась с боку на бок, часто и много пила воду, то открывала, то закрывала окно спальни, которое выходило в сад. Магдалина не могла дождаться, когда над Нилом забрезжат первые, зеленоватые лучи солнца… О, то был действительно волшебный час. С Мемфиса сползла серая сумеречная вуаль, являя взору яркие цвета. Город казался свежим, наполненным жизнью, приветливым, чистым.

И она не смогла усидеть, когда в доме зазвучали тихие, деликатные шаги слуг. Выскользнула за ворота задолго до утренней трапезы, по-мальчишески запрыгнула на ступеньку проезжающего мимо омнибуса…

– Я хочу купить подарок, – сказала Магдалина, затем невольно улыбнулась, зарделась и договорила, глядя в сторону: – Одному молодому и достойному человеку.

– Что же сможет заинтересовать вашего рыцаря? – Лавочник подошел к ближайшему прилавку, Магдалина последовала за ним. Под стеклом тускло блестело разложенное на бархате старинное оружие – охотничьи ножи, кинжалы, стилеты, тесаки. На отреставрированных лезвиях виднелись следы вмятин и зазубрин, а звериные головы, черепа или цветы, украшавшие навершия рукоятей, были потерты или темны от патины. – У меня есть клинки, относящиеся к периоду начала Нового Царства. Любому мужчине будет приятно получить такую вещь в подарок…

Но Магдалина помотала головой:

– Нет-нет. Мне бы хотелось подарить нечто совершенно другое. Нечто мирное. Но… – протянула она, – что-нибудь, в чем сохранилась бы магия.

Лавочник поправил очки и перешел к следующему прилавку.

– Таких вещиц, к сожалению, осталось совсем немного, – проговорил он, отодвигая крышку. – Вот, полюбуйтесь…

Магдалина склонилась над прилавком.

Африканские деревянные бусы, грубо вытесанные из известняка скифские статуэтки, амулеты североамериканских индейцев, медные скарабеи и анки, изготовленные во времена Старого Царства.

Все это Магдалина уже видела. В прошлый раз она искала для себя вещь, которая бы напоминала о севере, об отце и о лиловых звездах в морозном небе над Пулковской обсерваторией. И тогда она выбрала шар из венецианского стекла, в который был заключен заснеженный город, похожий на Петербург. Над миниатюрными черепичными крышами домов, над шпилями часовен колыхалось северное сияние. Настоящее северное сияние, заключенное в зачарованную сферу…

Часть из предметов, выставленных на продажу, содержала в себе искорки того, что ученые называли «особой энергией»: остатков волшебства, которым был наполнен мир в древности. Часть же была фальшивками и новоделом, но хозяин вряд ли об этом догадывался. Магдалина сама не понимала, как ей удается определить, какие товары несут в себе «особую энергию», а какие – нет.

Но она не только ощущала древнюю силу. Еще она могла почувствовать, что вот этот индейский чокер надевали на девушек, которым предстояло лечь на жертвенный алтарь, и дарить такое пресытившееся болью украшение любимому – значит навлечь на него уйму страданий. А вот скифская каменная толстуха – от нее исходили эманации материнского покровительства; заключенная в идоле сила может облегчить роды и уберечь молоко в груди от преждевременного исчезновения. Мужчине от такого подарка проку никакого. Разве что кому-нибудь передарить.

Магдалина прикоснулась кончиками пальцев к бронзовой фигурке леопарда, лежащей в окружении лишенных магии амулетов из старых перьев. Тут же вспомнилось, как она сама вышагивала по набережной – грациозная, стремительная, уверенная. Упиваясь утренним солнцем и пахнущим весной воздухом. Словно юный леопард.

И фигурка липла к пальцам, точно железо к магниту. То, что дремало в бронзовом звере, было и покорным, и неукротимым; и ласковым, и яростным в одночасье.

– А откуда это изделие? – спросила Магдалина, уже понимая, что сделала выбор.

– Из Мезоамерики, мадемуазель, – ответил тот, приподняв очки. – Жрецы племени майя использовали его для прорицаний.

– Прорицания? – переспросила Магдалина. – Что ж, может пригодиться. Пожалуй, я куплю леопарда, – она раскрыла ридикюль. – Во сколько он мне обойдется?

– Дюжина чеканов, – ответил лавочник, вынимая из-под прилавка деревянный футляр.

К обеду ожидание вовсе измучило ее.

Домочадцам и слугам она отвечала невпопад и избегала чьей-либо компании. Просторные, затененные комнаты особняка Эльвенов казались ей темными, гнетущими пещерами. Ход настенных часов напоминал о бренности бытия, а циферблат притягивал и удерживал взгляд, точно цирковой гипнотизер. Настойчивое бормотание старой служанки – матушки Птанифер, увидевшей «козни Лукавого» в том, что Магдалина отказалась от завтрака, вызывало раздражение. Младшие кузены – одиннадцатилетний Каин и восьмилетний Адам – устроили возню в гостиной. Каин отобрал у брата банку с запертой внутри бабочкой-капустницей, а Адам плаксивым голосом требовал вернуть бабочку и грозился нажаловаться отцу. Магдалина поспешно покинула кресло, в которое едва удалось втиснуть турнюр, и поднялась на лоджию. Там, у окна, заслоненного ветвями цветущего сандалового дерева, она увидела тетушку Эмилию – супругу дяди Матвея. Хозяйка дома вышивала на пяльцах, щуря подслеповатые глаза и хмуря лоб. Магдалина тоже взялась было за рукоделие, но упрямая нильская роза никак не желала расцветать на ткани.

В конце концов Магдалина выбралась из дома. Сбежала с высокого крыльца, по ступеням которого флегматично шаркал метлой раздетый до пояса темнокожий слуга Кахи, и остановилась возле гипсовой чаши фонтана. Хрустальные струи умиротворяюще журчали, вырываясь из разверстой пасти кобры, замершей в угрожающей стойке. Разлетались в стороны прохладные мелкие брызги, выгибался мост яркой, почти осязаемой радуги.

Слева был сад, в котором перекрикивались павлины, справа – пальмовая аллея, уводящая к хозяйственным постройкам. Крыльцо дома и главные ворота – высоченное сооружение, выкованное из толстой арматуры, – соединяла широкая, присыпанная мраморной крошкой дорога. Над ее укатанным полотном колыхалось жаркое марево. Вдоль дороги зеленели аккуратно подстриженные кусты самшита. Чуть слышно потрескивали, раскрываясь под лучами полуденного солнца, плоды кустарников – плотные кожистые коробочки с семенами.