белорусского «литвинизма», а также тому, как менялось представление о том, что такое Литва и каковы ее границы.

В третьей части рассматривается место Белоруссии в рамках русского мира как особой цивилизационной общности. Именно особенности этой общности и характер ее взаимоотношений с Западом определяют многие трудности белорусско-российских отношений, а также создали предпосылки для возникновения белорусского национализма, отрицающего саму принадлежность белорусов к русскому миру.

Благодарности. В первую очередь, хочется поблагодарить главного редактора аналитического портала RuBaltic.Ru Александра Носовича и генерального директора Центра изучения перспектив интеграции (ЦИПИ) Сергея Рекеду, поддержавших идею этой книги и внесших неоценимый вклад в ее публикацию.

Отдельная благодарность Игорю Федоровичу Зеленковскому, главному редактору сайта «Западная Русь», объединившему вокруг себя единомышленников-западнорусистов. Именно на этом портале было опубликовано большинство материалов, которые легли в основу данной книги. Все, кто заинтересуется западнорусской проблематикой, могут найти на этом сайте большое количество источников по теме, включая классические западнорусские тексты.

ЧАСТЬ 1. БОРЬБА ИДЕНТИЧНОСТЕЙ В БЕЛОРУССИИ

ГЛАВА 1. ТРИЕДИНЫЙ РУССКИЙ НАРОД

Интеграция против сепаратизма: как рождаются нации

Классик западной общественной мысли, британский социолог и политолог Бенедикт Андерсон определяет нацию как «воображаемое сообщество»{2, c. 31}, существующее как продукт коллективного «воображения» своих членов. Любая нация, даже численно относительно небольшая, является неконтактной социальной группой, большинство участников которой лично не знают и никогда не узнают друг друга. Поэтому такое сообщество может существовать только как воображаемое, то есть посредством воспроизводства образов, представляющих данное сообщество как внутренне интегрированную целостность — нацию.

Эти образы могут быть самыми разнообразными — представления об общности происхождения и истории, государственная символика, географические карты, обозначающие национальную территорию, некие неформальные символы. Например, неформальные символы Белоруссии — аист и зубр.

Важным элементом этого образного ряда является национальный язык. Большинство национальных движений Европы носили именно языковой характер. Этим Европа отличается, например, от Америки (как Северной, так и Южной), где формирование наций происходило на основе гражданского противостояния колоний и метрополий, говоривших на одном языке: английском, французском, испанском или португальском. В Европе, где на малом пространстве сконцентрировано большое разнообразие этнических групп, язык закономерно становился символом национальной особости.

Говоря о нации как о продукте «воображения», то же самое можно утверждать и в отношении национального языка.

Следует различать язык как живую речь, средство непосредственной коммуникации между конкретными людьми, и образ языка как атрибут того или иного национального сообщества. Национальный язык не является некой объективной реальностью — он является продуктом концептуальной обработки этой реальности.

В ряде случаев оказывается достаточно сложным провести границы между близкородственными наречиями и диалектами, а также обосновать либо принадлежность тех или иных наречий к одному языку, либо их лингвистическую обособленность.

В зависимости от политической конъюнктуры, близкие диалекты одного языка могут называть разными языками, а два непохожих друг на друга языка общей языковой группы — одним языком.

Кроме того, нередко национальным активистам приходится противостоять тенденциям языковой ассимиляции, когда население, язык которого по тем или иным причинам оказался социально непрестижным, постепенно переходит на более «престижный» язык. Во всех этих случаях речь идет о создании образа языка, который служит для национальной консолидации и мобилизации, а также для обособления от соседних, зачастую близкородственных, этнических групп{3}.

В европейской истории были нередки случаи, когда определить границы «воображаемых» и соответствующих им языковых сообществ оказывалось непросто. В таких ситуациях речь обычно шла об этнически и лингвистически близкородственных группах, тесно связанных друг с другом исторически. Как следствие, определить статус таких групп часто оказывается затруднительным.

В результате возникают конкурирующие национальные проекты, включающие одни и те же территории и население в состав разных «воображаемых сообществ». В предельно общем виде эти проекты можно разделить на два типа: интеграционные и сепаратистские.

Интеграционные проекты предполагают включение в состав единого «воображаемого сообщества» нескольких близкородственных этноязыковых групп. При этом этноязыковые различия между ними рассматриваются как местное историко-культурное, этнографическое и диалектное своеобразие. Подобная модель предполагает формирование единого литературного языка, который представляет собой либо «искусственное» наддиалектное койне, либо литературно обработанную форму диалекта этнической группы, «доминантной» в данном национальном сообществе.

Существование прочих диалектов и наречий также допускается (причем они также могут получить определенную степень литературной обработки и найти применение в публичной сфере), но они занимают подчиненное положение по отношению к «общенациональному» языковому стандарту. Интересный случай представлял собой интеграционный проект «чехословацкой нации», где чешский и словацкий литературные языки допускались в качестве двух вариантов нормы единого «чехословацкого языка».

Сепаратистские проекты, напротив, стремятся к национальному обособлению подобных этноязыковых групп.

В таком случае все этнографические, лингвистические и историко-культурные особенности рассматриваются как признаки национального отличия, а на основе местных наречий и диалектов формируются отдельные национальные языки, причем, как правило, формирование этих языков идет таким путем, чтобы максимально отдалить их от близкородственных языков соседей.

В качестве классического примера интеграционного проекта может рассматриваться пример германской нации, которая возникла в результате консолидации нескольких этнических групп германских племен. Аналогичным образом возникла французская нация, сформировавшаяся в результате интеграции на базе единой франкоязычной культуры нескольких исторически и этнически достаточно разнородных регионов. Примеры можно множить и дальше, поскольку практически каждая крупная европейская нация возникла в результате «собирания» воедино нескольких регионов с большей или меньшей степенью этнокультурных и исторических отличий{4}.

Нацию принято рассматривать как феномен Нового времени, возникающий не раньше XVII–XVIII вв. (Западная Европа) и XIX–XX вв. (Центральная и Восточная Европа). Вместе с тем, очевидно, что в Новое время нации возникают не на «пустом месте» — их возникновение во многом подготавливалось предшествующим историческим развитием той или иной территории.

Историческая и культурная связанность тех или иных территорий формируется задолго до появления самой «национальной идеи» и является обязательным условиям возникновения последней.

Например, возникновение единой немецкой нации было бы невозможным без тесной историко-культурной связанности немецких земель, сложившейся в предшествующие исторические периоды. Такая связанность далеко не всегда предполагает политическое единство — немецкие земли (как и итальянские) вплоть до середины XIX в. существовали в форме обособленных образований, что, однако, не «отменяло» интеграционных тенденций, приведших к возникновению идеи единых германской и итальянской нации.

Франция, напротив, уже в донациональный период была объединена в единое государство в форме абсолютной монархии, что значительно облегчило и ускорило национальную интеграцию этнически очень разнородных территорий. В любом случае, историко-культурная связность, в той или иной форме возникшая в донациональный период, является необходимой предпосылкой возникновения национальной идеи в Новое время.

Отсутствие подобной исторической связности может привести к