Бану бездельничала в своё удовольствие, а тем временем пришёл октябрь с его последним ласковым теплом, за которым обычно наступает резкий, как спуск на американских горках, скачок в зимний холод. Тогда начинает дуть резкий ветер, характерный для Баку, одно из поэтических самоназваний которого – Город Ветров. Говорят, что сейчас уже ветра не такие злые, как раньше, благодаря новым высоким домам, которые повылезали за последние десять лет, как грибы после дождя. И всё же в городе оставались ещё места для любителей экстрима. Однажды Бану своими глазами видела, как на продуваемом отрезке пути от ворот её университета до главного корпуса паренёк наклонился на сорок пять градусов от земли и лежал в таком положении некоторое время, поддерживаемый мощным потоком воздуха. Словом, время, когда в Баку дуют ветры, – самое неподходящее для тех, кто любит носить пышные развевающиеся юбки и распущенные волосы.

Первого октября Бану с Лейлой пошли искать школу сальсы. У них на примете было два места, оба в центре города, потому что Бану наотрез отказывалась посещать заведения, удалённые от её дома больше чем на полчаса ходьбы. Первое место оказалось весьма «гламурным». Внутри было чистенько, прохладно от кондиционеров, свежий ремонт и, с позволения сказать, дизайн интерьера. Девушка на ресепшене, глядевшая на них свысока, словно небожительница, снисходительно назвала цену восьми уроков в месяц – пятьдесят манатов. Бану и Лейла вежливо поблагодарили её, взяли визитную карточку и пошли дальше.

Со второй школой возникло некоторое затруднение. Несмотря на чётко указанный в интернете адрес, Бану и Лейла потратили немало времени на броуновское движение по улицам, тычась в разные двери. Школа была словно призрак, отмеченный на карте, но не существующий в реальности. Девушки обегали целый квартал, спрятавшийся в тени большого нового здания, но не нашли ничего похожего на место, где могли бы танцевать люди. Только напротив громады гостиницы притаился одноэтажный дом на высоком цоколе, украшенный изящной резьбой по камню – сейчас таких мастеров уже не осталось. Вокруг неистовствовали завихрения буйного ветра, который, казалось, дул здесь одновременно со всех сторон, хотя в тот день в городе стоял относительный штиль. Девушек чуть не вынесло на кишащую автомобилями дорогу, а глаза им забило пылью так, что слёзы потекли, размывая тушь, и они могли думать только об убежище. В углу дома зияла пасть входа в подвал. Над подвалом они наконец заметили убогую вывеску, в которой упоминалось слово «танцы», но про сальсу не говорилось ничего. Бану, покачиваясь на десятисантиметровых каблуках, с опаской поглядела на крутые, кривые, разноразмерные и узенькие ступеньки, которые вели к наполовину открытой железной двери. Ветер настойчиво толкал Бану вниз. Переглянувшись, девушки взялись за руки, осторожно спустились по лестнице и открыли дверь.

Перед дверью сидел негр. Едва увидев его, Бану поняла, что они пришли по адресу и место это гораздо более солидное, чем тот стерильно-чистенький и безлюдный фитнес-клуб, куда они зашли до того. Загадочный запах щекотал ноздри. В тамбуре над входом в зал висел огромный плакат, на котором в экспрессивной манере была изображена танцующая пара. В зале группа людей занималась классической хореографией. Бану поразило несоответствие между неуклюжими фигурами и упражнениями, ими выполняемыми. Это и решило вопрос, а вовсе не то, что цена в этой школе оказалась на двадцать манатов ниже. Договорившись с весьма лысым мужчиной, который с пылающим взором выскочил из зала при появлении девушек, словно учуял их, Бану и Лейла решили прийти на первое занятие в понедельник.

– От этого места веет профессионализмом, – задумчиво произнесла Бану на обратном пути и выбросила визитную карточку первого клуба в урну. Налетевший резкий порыв ветра подхватил карточку, закружил её, перемешал с целлофановыми кульками и увлек в небо, поднимая все выше и выше, пока она не сгорела в верхних слоях атмосферы.

Что-то в тот день разбудило Гюнай очень рано. Едва рассвело. Хрупкий утренний свет падал ей прямо на лицо, кто-то накануне забыл задёрнуть занавески, и поэтому Гюнай долго лежала, зажмурившись, прежде чем поняла, что заснуть больше не удастся. Первым, что она увидела, открыв глаза, был, как всегда, её муж: он лежал на животе со странно свёрнутой шеей, лицом к ней. И вдруг Гюнай поняла, что он уродлив.

Когда они познакомились в школе сальсы, она не обратила на него внимания, и если бы её спросили, как он выглядит, не смогла бы сказать ничего определённого. Как-то само собой получилось, что они начали танцевать вместе всё чаще и чаще, сначала сальсу, а потом и бачату – танец откровенный и весьма способствующий сближению партнёров. Потом он стал провожать её до метро, а потом пригласил в кафе. Так, постепенно, они начали встречаться. Через полгода сыграли свадьбу, причём Учитель сам поставил для них танец жениха и невесты (за особую плату, разумеется). Родители Гюнай преподнесли молодожёнам подарок – четырёхкомнатную квартиру в новостройке, отделанную и обставленную со всей тщательностью. Всё было как полагается: гипсокартонная волна на потолке, неоновая подсветка, розовые занавески с плиссированными ламбрекенами и весьма недешёвая турецкая мебель в духе «дворцового переворота». Ещё через год в новой семье появился ребёнок. С этим её особенно торопили – родня мужа и её собственные тётушки. Все они безотчётно желали, чтобы к тому моменту, когда Гюнай и Халил осознают, что вступили в брак не по любви, а от безысходности, их уже намертво связывало общее потомство.

Сейчас Гюнай лежала пластом под одеялом, смотрела на гипсокартонную волну на потолке, линия которой попирала все законы природы и математики, и задавалась вопросом: а почему же она, собственно, вышла замуж за Халила? И тут же ответила – потому что он не плевал на тротуар, потому что его не интересовало, какой доход у её родителей и сколько стоит её мобильный телефон, потому что он не кидался на всех девушек подряд, потому что он работал на хорошей работе и был вроде бы из порядочной, интеллигентной семьи. Вот, собственно, и всё. К тому же она вышла замуж в двадцать три года, когда над ней уже нависла угроза остаться навеки старой девой, о чём не уставали напоминать ей родственницы женского пола, которым не терпелось потанцевать на свадьбе. Некоторые наиболее лютые уже принялись подбирать ей кандидатов на своё усмотрение. Среди женихов были сорокалетние девственники, чрезмерно привязанные к матерям, исправившиеся наркоманы и потерянные мальчики, которые мечтали поскорее жениться и начать ходить налево.

Они бросили сальсу после того, как поженились. Халил начал работать на двух работах сразу, а Гюнай сидела дома, постепенно забывая всё, чему выучилась в институте, и готовя обеды, что поначалу её развлекало. Но скоро ей стало скучно. Ребёнок лишь немного скрашивал однообразные дни. Она выставляла в социальных сетях его фотографии, где они собирали немалое количество комментариев, полных умиления, люди писали, что дети – огромное, величайшее счастье, и это немного утешало Гюнай, к тому же приятно щекотало самолюбие, ведь она уже мать, а многие её сокурсницы до сих пор не замужем и наверняка умирают от зависти. И всё же она скучала. Она вроде как сделала всё то, ради чего жила на свете, и больше делать было нечего – только пожинать плоды своей успешности. В Facebook, там, где раздел информации, в качестве «места работы» она написала гордое «Мать и Жена». Если люди поверят в то, что Гюнай фантастически счастлива, то и она в это поверит.