На пятый год ее жизни при Храме пришло известие о смерти Иоакима. Тогда ей сказали, что он просто умер. Потом до нее дошли слухи, что отца убили разбойники. И только когда она уже была обручена с Иосифом, моим отцом, дядя Зекхарья под большим секретом рассказал, что Иоаким был замешан в заговоре против царя Ирода – и, когда его и двух других заговорщиков попытались схватить, они заперлись в доме и зарезали друг друга ножами, чтобы не попасть живыми в руки палачей.

Возможно, это был так называемый заговор Александра и Аристобула, сыновей Ирода от Мариамны, последних из рода Маккаби; заговор этот якобы длился несколько лет и провалился только из-за трусости царевичей, которые за нее и поплатились в конце концов сами. Но это мог быть и другой заговор, реальный, случившийся в близкое к тому время. Слишком много людей хотели убить царя-вероотступника, и уже слишком многих хотел убить он сам.

Потом мне с разных сторон рассказывали, что заговор мариамнитов с самого начала плелся под постоянным контролем потаенных людей Ирода и потому был раскрыт удивительно вовремя. Вместе с сыновьями Ирода казнь или тайную смерть приняли больше ста мужей только в Иерушалайме; сколько же погибло всего людей, не знает никто. Для Ирода – так считали почти все – это был всего лишь повод расправиться с теми, кто его ненавидел, сломить сопротивление как саддукеев, так и фарисеев – и позволить язычникам вновь строить свои храмы и капища в стенах Иерушалайма. Ради этого-де он не пощадил и родных сыновей…

Я уверена, все было иначе. Значительно проще – и, наверное, страшнее. Но об этом в свое время.

Итак, когда смерть пришла за Иоакимом, пожертвования от него Храму прекратились, что не удивительно. Не без помощи Зекхарьи Мирьям оставили при Женском дворе, но теперь она должна была жить вне Храма, а лишь приходить днем и учиться – учиться послушанию и рукоделию, манерам и танцам, умению управляться на кухне и содержать дом в порядке и законе. Это было маленькое счастье, выросшее из большого несчастья: теперь маме не нужно было оставаться в постылых спальнях, а можно было выйти из ворот, пройти по мосту, потом два квартала налево – и вот уже дом Элишьи, троюродной ее сестрицы, другой племянницы тети Элишбет. Не имевшая своих детей Элишья, которой в ту пору минуло двадцать лет и муж которой, именем Йоэль, служил в войске царя и был мастером колесниц, а потому дома появлялся редко и ненадолго, только рада была этой нечаянной обузе. Они устраивали веселые шумные игры, иной раз вовлекая в них служанок, и помногу разговаривали как равные сердечные подруги перед тем, как уснуть.

Тетя Элишбет всякий раз, как приезжала в Иерушалайм, навещала племянниц. Удивительно ли, что разговоры всегда так или иначе сводились к ничем не заслуженной бездетности и тети, и племянницы; и обе они убеждали маму, что у той обязательно все будет в порядке, потому что Господь милостив к невинным.

(Будто бы они сами были в чем-то виноваты!)

А потом шло обсуждение самых нечестивых и языческих способов зачать и отяжелеть…

Так прошло несколько лет. Маме исполнилось четырнадцать, и это был предпоследний год ее обучения. Тогда-то и произошло несчастье с Иосифом, и тетя Элишбет взяла в свои руки устройство его новой жизни.

Даже Элишья пришла в ужас и содрогание от идеи тети: все-таки Иосиф был почти старик, а Мирьям только-только выходила из поры детства; она была еще и миниатюрной, а потому выглядела младше своих лет. Но время показало, что тетя Элишбет была мудра и проницательна, и лучше всех на свете разбиралась в людях: все составленные ею пары жили счастливо, а мои родители оказались самой верной, самой любящей и самой счастливой парой из всех тех. Не было на свете никого, кто мог бы сравниться с ними в гармонии, мудрой уступчивости и взаимной поддержке; и что было для одного, то же было и для другого. Двадцать два года они прожили вместе, и только малость этого срока омрачила их жизнь; только это.

Хотя Мирьям и была единственной наследницей своего когда-то богатого отца, оказалось, что приданое ее не слишком велико. Как разузнал Зекхарья и нанятые им судейские служки, большую часть своего достояния Иоаким либо продал, либо заложил незадолго до смерти; куда делись вырученные деньги, можно было только догадываться. Один из его домов сгорел, а другой забрали как имущество преступника, и поделать с этим хоть что-то не было никакой возможности. Оставались не очень большие, но плодоносные виноградники в Галилее и старый дом при них; там жила семья арамеев-арендаторов, бежавшая от кого-то из самой Рас-Шамры на юг; Иоаким назначил им очень скромную плату в пятьсот динариев в год – меньше, чем оплата двух простых работников, – и они вносили ее охотно и предупредительно; по оценке, дом и виноградники стоили четыре тысячи драхм, и арендаторы готовы были в любой час внести эту сумму. Помимо этого, людям Зекхарьи удалось выручить две тысячи динариев по старым долговым запискам Иоакима, а потом выяснить и доказать в суде, что нечестные пастухи присвоили себе его овец; это принесло еще почти столько же. За вычетом доли, полученной наемными служками, приданое Мирьям составило шесть с половиной тысяч драхм – то есть меньше двенадцатой части того, чем когда-то владел Иоаким.[4]

Но вряд ли это хоть сколько-нибудь интересовало Иосифа. Он попал под очарование Мирьям, и весь прочий мир утратил для него интерес, музыку и цвет.

Они обручились в двенадцатый день священного праздничного месяца Тишри, после Дня очищения и накануне веселого шумного праздника Кущей; саму же свадьбу назначили на весну, на месяц Нисан, на один из благоприятных дней по завершении Пасхи и Праздника Опресноков. Вот уже Иосиф в радости начал приглашать гостей…

Увы: начались тайные, но грозные события, в которые по воле судьбы оказались ввергнуты и мои родители.

Что бы ни говорили люди и что бы в сердцах ни сказала и я, а Ирод был поистине великим царем – пока не пришло к нему старческое безумие. Да и то сказать: а действительно ли старческое безумие это было? Немного позже я поделюсь своими сомнениями…

Царство его простиралось шире царства Соломонова, и Храм, воздвигнутый им, затмевал Храм Соломона – тот, что был чудом света, описанным в книгах. Доблестью своей Ирод сыскал расположение римских военачальников, и сам Гай Юлий Кесарь называл его своим другом. Благодаря этому народ наш почти миновали разрушительные войны, ведомые римлянами на границах Империи; а плата за мир и покой составляла мизерный динарий в год – ровно столько, сколько положено было платить за день работы наемному жнецу или сборщику винограда. При жизни Ирода его не раз попрекали этим динарием – а когда он умер, знатные фарисеи, шесть тысяч человек, на священном собрании постановили считать время его правления золотым. Задним умом оказались крепки фарисеи…