влево. Новеньких посадили вместе. Первый ряд, третья парта. Миляуша возле окна, Антон ближе ко мне. Только я на втором ряду. Эх, далековато. Впрочем, если бы мы протянули руки — мы могли бы коснуться друг друга…

О нет. О чём я опять думаю?!

Я трясу головой, злюсь на себя и ищу другой объект для злости. Найти его не так уж трудно.

— Похоже, у нас завелась вторая выпендрёжница, — шепчу я Еве.

— Вторая? А первая кто?

— Кто-кто — Дорофеева, суицидница наша.

— А, точно… А вторая?

— Да новенькая. Ибрагимова.

— Миля? А с ней что не так?

— Я откуда знаю. Но сама гляди: такая жарища, а эти две курицы в свитерах сидят.

Ева косится на Миляушу. Пожимает плечами:

— Может, у неё всё иначе.

— Как это — иначе? Дорофеева режет вдоль, а эта поперёк?

На парту между нами приземляется бумажный ком. Разворачиваю.

«Не суди человечицу, не узнав её поближе».

Я морщусь. Полина! Опять морали читает. Ещё и русский язык коверкает. Ещё и подслушивает! Фу… Рву бумажку на части — медленно, чтобы Полина видела. Краем глаза цепляю Миляушу. Она горбится, подметает патлами тетрадь, грызёт ручку и не пишет, а пялится в пустоту, будто у неё в голове ни единой мысли нет. Мало того что выпендрёжница, так ещё и тупая. Факт! Надо ей с Томиловым сойтись. Два сапога пара.

Томилов — наш местный тугодумина. Он и правда тупой как пробка. В шестом классе мы вместе сидели, он вечно у меня списывал — и без толку. Водит глазами по бумажке и бубнит: «Нектар — это сахаристый сок, выделяемый железками цветов…» — «Чем-чем?» — «Железками цветов…» — «Железками или желёзками?» — «А какая разница?» На истории то же самое. «Как говорит юности честное зр… зр… зырцало — не облизывай перстов, но отрежь их ножом». Ха! А когда сам пишет — выходит и того хуже. «Никогда не брошу друга в биде», например. Зато Томилов хотя бы голову моет, а эта кикимора Милка — похоже, нет. Да уж… Видимо, ради вселенского баланса вместе с потрясным парнем к нам пришла самая унылая на свете девчонка.

— Сдаём работы. Это что такое?

Слышу смешки. Оборачиваюсь к окну. Антон протягивает Зайчиковой… Что это?

— Вы же сказали — хоть на туалетной бумаге пишите. Вот я и написал. Не беспокойтесь, она неиспользованная.

Вот так номер! Все гогочут. Антон косится — готова поспорить, на меня! Специально, чтобы поймать мой взгляд! Я хихикаю вместе со всеми и показываю ему большой палец.

— Юморист сраный, — бормочет Полина с задней парты, и меня охватывает раздражение.

— Да брось, — оборачивается Ева, — нормальный парень. Вон какой смешной.

Ну хоть кто-то из нас трёх сохранил чувство юмора.

— Это он перед Крюковой выпендривается! — орёт Курочкин. Зайчикова призывает к тишине и продолжает урок, а я верчусь на месте, черкаюсь в тетради, и любопытство меня так и распирает.

Что всё это значит?!

Странные биологические вопросы:

№1. Почему так трудно спокойно сидеть, если чего-то ждёшь?

№2. Что за внутренний орган переливает в животе прохладную воду?

№3. Почему губы предательски разъезжаются в стороны, как я ни пытаюсь держать их на положенном месте?

На перемене я ловлю Курочкина, припираю его к стенке и учиняю допрос. Впрочем, его и допрашивать не надо. Такое трепло!

— Он всё про тебя спрашивал, — выдаёт Курочкин. — Кто ты такая, есть ли у тебя парень…

— А ты что?

— Всю правду выложил. Катрин — девчонка хоть куда. И парня у неё нет. — Курочкин подмигивает. — Похоже, ненадолго!

— Да ну тебя! — Я шутливо толкаю его в плечо. Курочкин распрямляется, прижимает руки к груди и начинает голосить:

— Ничего! Во все времена люди страдали за истину! Я готов сложить голову на её священный алтарь…

Клоун и есть клоун. Как на него обижаться?

А Антон продолжил отжигать. На химии встаёт и спрашивает с серьёзным видом:

— Позволите? У меня химический вопрос!

— Прошу.

— А правда, что человек за день выпускает газов достаточно, чтобы надуть воздушный шарик?

Все так и замерли. Во даёт! С Юлией Антоновной шутки плохи. Это вам не белая и пушистая Зайчикова. Однако химичка осталась невозмутимой, у неё ни жилочка на лице не дрогнула.

— Правда, — отвечает она холодно. — Бывает больше или меньше — зависит от индивидуальных особенностей.

— А правда, что если вставить пробку в попу, то к концу дня лопнешь?

— Учёным это неизвестно, — парирует Юлия Антоновна. — А если тебя интересуют подобные вопросы — боюсь, это не к химии, а к магазину «Услады любви».

Все так и грянули.

— Я просто из научного интереса! — объясняет Антон, усаживаясь за парту.

— Из научного интереса можешь открыть учебник на странице пять. Приступим к уроку.

— Хорошо она его уела! — шепчет Полина с задней парты, а меня опять окатывает раздражение. Вечно она всем недовольна.

— Хватит ворчать! — шиплю я в ответ. — Что ты как старая бабка? Уймись наконец!

— Крюкова, тишина! Внимание на доску!

Я разворачиваюсь. Химичка глядит на меня поверх очков. А глаза у неё — как ножницы. Я прям чувствую, как они пощёлкивают у моей беззащитной шеи.

— Да, Юлия Антоновна, — бурчу я.

Вот какого чёрта она ко мне цепляется? А? И почему я, а не Полина? Где справедливость? Шептались обе — а замечание только мне. Хотя я знаю, почему всё так. Просто она меня невзлюбила. Факт! А за что? Ни за что совершенно! Спросила однажды: как понять, в какой пробирке вода, а в какой — серная кислота? А я возьми и ляпни: вылить на язык. Дырка — кислота, нету дырки — вода. Смешно ведь? Смешно! Наши все посмеялись. Но Антоновна не оценила. Превратилась в огнедышащего дракона и давай на меня орать. Даже пятнами пошла. А чего орать-то? Это шутка! Я же не такая тупица, как Томилов, который «закон авокадо» вместо Авогадро пишет. И ежу понятно, что кислоту пить нельзя. Нет — она орёт и орёт. «К химии нельзя относиться несерьёзно, за безалаберность люди платят жизнями» — и всё в таком духе. Вкатила мне пару. С тех пор вечно косится на меня, будто я под партой бомбу собираю. А взгляд у неё — правда как ножницы. Едва коснётся — режет. Такой неуютный!

Странные химические вопросы:

№1. От какого вещества внутри становится так тепло, когда он на меня смотрит?

№2. Действительно ли любовь — это просто химические реакции?

На перемене Антон обгоняет нашу троицу в коридоре, оглядывается и пускает улыбку, и у меня снова неудержимо разъезжаются губы. Полина косится на меня и делает такую рожу, будто лягушкой подавилась. Я не выдерживаю:

— Ну что такое?

— Он мне не нравится.

Как будто я не вижу!

— Эти поносные шуточки — уровня детского сада, — фыркает Полина. — Шутить про говно — всё равно что срать через рот.

— Фу! — кривится Ева. — А сама-то?

— Полина, ты несправедлива, — замечаю я. — Другие наши парни не лучше. Вспомни, как мы на алгебре проходили многочлены…

— И членистоногих на биологии! — встревает Ева. — Ржали на весь этаж, как павианы, чуть урок не сорвали.

— А «Озеро Титикака» на учительском туалете?

— А как Курочкин после физики всем предлагал свою эбонитовую палочку потрогать?

— Дамы, предложение всё ещё в силе! Не хотите ли…

Ева визжит и одёргивает юбку. Курочкин — откуда он только взялся? — отскакивает; рожа довольная, как у кота, упавшего в озеро сметаны.

— А ну свали, поганец! — орёт Полина и замахивается кулаком.

— Свали, кому говорят! — подхватывает Ева. Хотя — держу пари — она ничуть не против поползновений Курочкина. Уж больно у неё улыбочка довольная. Ещё бы: жить не может без внимания парней. А на безрыбье и это членистоногое сгодится.

Курочкин лыбится и валит.

— Видишь? — усмехаюсь я. — Все они одинаковы. Дураки безмозглые.

— Вот именно, — цедит Полина. — Все. И твой Антоша тоже.

— Никакой он не мой! И чего ты на него взъелась? Кто мне морали сегодня читал, а? Не суди человека, не узнав его поближе!

— Того, что я вижу, мне вполне достаточно, — отвечает Полина мрачно.

— Надеюсь, твой пессимизм не заразен. Хватит уже ворчать!

— А я надеюсь, — парирует Полина, — что романтическое болото тебя не засосёт. Ладно