– Здравствуйте, люди добрые! – весело начал Путим, входя в избу Суровца, старшего сына покойного Хотилы. – Пришли мы к вам не с пустыми руками, а с подарками! Прими, хозяйка, последний каравай – где нам хлеб, там и вам хлеб!

При их появлении все в избе вскочили, младший внук Звенец бросился за родичами, что жили в своих избах.

– Ох, и у вас последний каравай! – запричитала Вербница, Суровцева большуха, по очереди обнимая гостей. – Ох, холодные какие – замерзли небось! Раздевайтесь, к столу давайте, я уж накрываю! Я и сама вчера еще Приберихе говорила – этот хлеб доедим, а с новым по родне пойдем – и у нас ведь в яме пусто!

Явились Путислав и Гостирад Суровичи с женами, жены принесли своих младенцев. Все уселись за стол, маленьких детей посадили на колени, подросшие мальчики и девки встали за спинами отцов. Хотиловичей сейчас насчитывалось двадцать семь голов обоего пола и всякого возраста.

– Где нам хлеб, там и вам хлеб! – приговаривал Суровец, разламывая каравай по числу сидящих за столом. – А где хлеб, там и боги!

Каждому досталось только по маленькому кусочку от принесенного каравая, но даже это веселило: вот как нас много! Стоял оживленный шум, родичи расспрашивали о новостях, делились своими.

Не было за столом только подрастающих сыновей: от двенадцати лет и до женитьбы парни сежанских кривичей, как и многих других племен, проводили зиму «в волках». От Ярилы Осеннего до Ярилы Молодого они жили в лесу охотой и рыбалкой, добывали меха, которые потом, весной и летом, сбывались проезжающим торговым гостям. Кроме этого, обычай на зиму избавлял роды от необходимости содержать молодую и вечно голодную ораву. Где-то в глуши стояли несколько землянок, в которых на лето оставался только один человек – Одинец, наставник «зимних волков», их глава и жрец, и, как говорили, оборотень.

Когда все поели, каждый старательно собрал крошки со стола и все вместе повалили во двор. С ясного неба глядели звезды. Дед Суровец прикрикнул на молодежь, и все угомонились, выстроились кругом и замерли, глядя в небо. Сами предки смотрели вниз глазами звезд. Суровец вышел и встал в самой середине круга: рослый – Заломичи вообще отличались статью и крепостью сложения, – бородатый, с седыми густыми волосами, словно капь в святилище, знаменующий середину и ось вселенной. Подняв руки к небу, он запрокинул голову. Строгое лицо в беловатом свете звезд и молодого месяца казалось особенно величественным, и каждый видел в нем сейчас не отца, деда или дядьку, а самого Велеса – повелителя покойных предков, бога Той Стороны и Навьего мира, подателя урожая и всяческих благ.

заговорил он, и от его голоса в сердце каждого словно запели какие-то тайные струны – те самые, которыми душа человека соединяется с духом божества.

Суровец говорил долго, перечисляя своих предков и прочих умерших родичей или дедов – тех, кого помнят по именам. Живших так давно, что имена их забылись, называют чурами и приглашают всех разом.

Закончив говорить, Суровец бросил крошки освященного хлеба через голову назад:

– Бросаю хлеб назади, пусть ждет впереди!

Призываемые предки смотрели на потомков с темного неба сияющими глазами звезд, отвечали им гулом ветра в далеком лесу.

Взвыл волк – так близко, что иные вздрогнули.

Когда обряд закончился, девушки потянули Младину и Веснояру в избу – показывать, какие рубашки вышивают себе к весенним праздникам. Но Веснояра, побыв немного с сестрами, отпросилась на двор подышать. Вышла, постояла, глядя в небо и не спеша вернуться в душное тепло избы. С тех пор как отец сообщил им с Младиной долгожданную новость о грядущих свадьбах, она была сама не своя: то радовалась, то горевала тайком. Нет, ей хотелось замуж, как и всякой девке, но в то же время она не могла не жалеть невольно, что не родилась на поколение позже. Дочери братьев, как подрастут, будут отданы в род Могутичей, куда сама она пошла бы гораздо охотнее, чем к Леденичам. Тот, кого выбрала бы она сама, принадлежал не к тому роду, куда ей и ее сестрам полагалось идти замуж.

Зябко поежившись, Веснояра шагнула назад к избе: хоть и шел уже месяц капельник, а ночами еще подмораживало. Не меньше месяца минует, пока окончательно сойдет снег, полезет отовсюду трава, покроются свежей листвой березы… Настанут Ярилины игрища, последние в ее девичьей жизни…

Вдруг возле стены хлева мелькнула черная тень. Веснояра вздрогнула от неожиданности, шепотом охнула и подалась назад, но кто-то, не различимый во мраке, метнулся к ней, схватил за руку и потянул. Девушка хотела закричать, но крепкая рука зажала рот, и ее потащили в темноту за углом избы, на притоптанный пятачок возле поленницы. Веснояра задергалась, пытаясь освободиться, хотя бы подать голос. Сюда не доставал свет луны и звезд, она ничего не могла разглядеть и лишь чувствовала запах зверя и холода. Рядом был кто-то чужой, какой-то лесной житель. Близость Той Стороны навевала жуть; перехватило дух, ослабели ноги, и если бы Веснояру не прижимали к поленнице, она сползла бы прямо на снег.

– Тише ты! Не вопи! – шепнул ей прямо в ухо смутно знакомый голос. – Не узнала?

– Ты к-кто? – еле выговорила Веснояра, как только чужая ладонь, пахнущая дымом, исчезла с ее рта.

– Да я это! – с досадой, будто она непременно должна была узнать, отозвалась темная тень.

– Тра… Травень, ты, что ли? – с изумлением прошептала девушка, сама себе не веря.

Что за диво: именно о нем она думала вот только что, когда глядела на звезды, и вдруг он сам стоит перед ней, как с дерева слетев! Или игрец какой подслушал ее мысли и прикинулся!

– А то ж! – хмыкнула тень. – Не забыла все-таки!

Глаза привыкли к темноте, и теперь Веснояра смутно различала очертания рослой фигуры. К тому же узнала голос и повадку, которую не могла спутать ни с какой другой. А самый верный знак ей давало ощущение, которое его близость всегда в ней вызывала – немного опасливую радость, возбуждение, беспокойство. Травень сам был такой – горячий, взбудораженный и беспокойный.

– Уж не ты ли это… все выл в лесу? – догадалась вдруг она.

– Может, и я!

– Ты как сюда попал?

– Как надо. Не ори на весь двор. – Травень быстро, чисто звериным движением оглянулся.

– Нет, ты отвечай! – Веснояра пришла в себя. – Тебя что, в гости звали? Что ты здесь бродишь, как волк возле хлева?

– Кто же я, по-твоему? – Травень усмехнулся в темноте.

– А здесь чего рыщешь?