Да, с пиджаком-то все в порядке, а вот с обувью… Заметив, что в зал вошел посетитель, Алевтина Петровна сдержалась и не поглядела вниз, на ботинки. Правый давно ее беспокоил. Эта складка на сгибе… Кажется, она понемногу превращается в дырку. Да, с тех пор, как соседский мальчишка Димка наступил ей на ногу в темном коридоре, правый ботинок определенно стал пропускать влагу. Димка, конечно, извинился, но ботинок его извинений не принял. И теперь, как ни замазывай кремом, вода, как говорится, дырочку найдет.

Алевтина Петровна украдкой оглянулась и потянулась на стуле, после чего обвела взглядом зал. Все в порядке, все надоевшие экспонаты никуда не делись. С ее места были видны ярко одетые арабы на фоне горного пейзажа, две молоденькие девушки, подслушивающие под дверью. На лице младшей испуг – знает, что поступает нехорошо, а старшая уже преодолела свой страх и жадно прильнула к щелке. А рядом две картины одного художника. На одной – классический сюжет, голая красавица стоит на помосте и закрывается от стыда рукой. А снизу уже тянут к ней руки с деньгами алчные купцы, богато одетые по-восточному. Название картины читать не надо – и так ясно: «Продажа невольницы». Алевтина Петровна перевела взгляд на следующую картину. Квадратный бассейн, мозаичная плитка на полу и обнаженная женщина с длинными волосами, сидящая на краю бассейна…

Народу в зале сейчас не было. А если кто и забредет случайно, как этот, только что, то торопятся пройти мимо. Франция, середина девятнадцатого века, этот период мало кого интересует. В будние дни приходят студенты – тихо сидят, копируют картины. Иногда кто-то с ней поболтает от скуки. Рядом к импрессионистам народ часто заглядывает. Экскурсии даже бывают тематические – из художественной школы, например. Там хоть и дети, а все же покультурнее, знают, как в Эрмитаже себя вести, привыкли уже. Хуже всего стада туристов, что прибывают на автобусах со всей страны. Толпятся, глазеют по сторонам, ногами топают. А уж детки-то не приведи Господь! Если написано: «Руками не трогать!», так им обязательно нужно потрогать. Прямо хоть нарочно наоборот пиши! Иностранцы тоже не лучше. Шумят, галдят, топают, смеются! Но дисциплинированные, экскурсовода слушают, не отвлекаются.

Но такого туриста на третий этаж и калачом не заманишь. Все норовят Тронный зал осмотреть да Часы-Павлина или еще Рубенса с Рембрандтом посетить. А у них здесь тишина, никто не беспокоит. С одной стороны, это хорошо, а с другой – вот, чуть не заснула, а это правилами категорически запрещается. Но будем надеяться, что никто не заметил.

– Алевтина Петровна! – на пороге зала стояла старушка в таком же зеленом пиджаке. – Идемте чай пить!

– А что, уже пора? – фальшиво спохватилась Алевтина.

На самом деле ей давно уже хотелось есть – утром соседское семейство по причине субботнего дня шумно и долго завтракало на кухне, Алевтина Петровна смогла только вскипятить чайник. И хоть она выпила большую чашку чая, положив в него целый пакетик «Липтона», и съела булочку с маком и половину сливочного сырка, есть хотелось ужасно.

– Да как же я пойду! – Алевтина суетливо огляделась. – Меня Любочка обещала подменить…

– Да она у Федры в зале сидит! – понизив голос, проговорила сослуживица.

– Ну вы подумайте, а! – всплеснула руками Алевтина. – Ну ведь не ее же сегодня очередь в первую смену идти!

– Конечно, – закивала приятельница, – но я сама слышала, как она Любочку переманила. Посидите, говорит, за меня, а то есть хочу – прямо умираю!

– Как будто другие не умирают! – проворчала Алевтина Петровна, но прикусила язык: не дело это – уподобляться толстухе Федре. Алевтина пыталась убедить окружающих, что она мало ест не потому, что денег не хватает, а просто привыкла себя ограничивать, чтобы не растолстеть. Но есть хотелось до головокружения, до боли в желудке. К тому же она терпеть не может остывший чай, уж лучше сырую воду пить! И самое главное: ни в коем случае нельзя спускать Федре, а то она сядет на шею и вообще не будет соблюдать очередность.

«Федре»!.. Алевтина Петровна мысленно скорчила пренебрежительную гримасу. Какая она Федра! По паспорту Федора Васильевна, в прошлом – артистка театра Музкомедии. Какая уж она там артистка – никто не знает, очень давно это было. Утверждает, что и голос был, и поклонники… Сейчас она жутко растолстела, голос пропал, поклонники тоже, остался только сценический псевдоним – Федра. Не дай бог Федорой назвать – будешь иметь злейшего врага на всю жизнь.

– Так пойдете, Алевтина Петровна? – соблазняла сотрудница. – А после за авансом зайдем, старшая смены в бригадирской выдает. Пока едим, очередь займем…

– Пойду! – Алевтина решительно сдвинула брови и поднялась с места.

Она выглянула в соседний зал. Там тоже никого не было. Алевтина повесила в дверном проеме веревочку, что должно было указывать посетителям, что вход в зал временно запрещен, и удалилась. Правила разрешали такое делать в экстренных случаях.

У лестницы был пост номер один. Там сидела Серафима Семеновна. У нее отекали ноги, поэтому она выбрала этот пост, возле лестницы, – там всегда можно было сидеть. Прямо перед ней находились залы импрессионистов, а слева – те, откуда вышли Алевтина Петровна с приятельницей. Сейчас все дверные проемы в той стороне были завешаны бархатными малиновыми шнурами.

Серафима Семеновна махнула рукой и отвернулась, пристально наблюдая за группой школьников. Двадцать второе марта, начало каникул. Теперь пойдет нервотрепка!

* * *

– Только не говорите мне про филармонию! – кричала Федра, громко звеня ложечкой в чайной кружке.

Она попробовала, поморщилась и добавила в чай еще одну ложку сахару, по наблюдению Алевтина Петровны – четвертую.

– Только не напоминайте мне про филармонию! – продолжала Федра. – Туда устроиться нетрудно, то есть, конечно, там своя особая каста, но вы понимаете, мы, артисты, всегда найдем общий язык. Но публика такая капризная, с ними мороки не оберешься…

«А по-моему, публика в филармонии очень приличная, – размышляла Алевтина Петровна, прихлебывая чай, – попроситься, что ли, программки продавать или билеты проверять. Там концерты каждый вечер разные, не надоест. Не то что тут – каждый день перед глазами арабы со своими лошадьми да голая девица в бассейне… Но с другой стороны – все-таки публика, перепутают места, пойдет спор из-за билетов, опять же дети ходят…»

Она откусила бутерброд с полукопченой колбасой и жевала медленно, чтобы хватило подольше. Полукопченая гораздо выгоднее – если резать тоненько-тоненько острым ножом, то полпалочки хватает на неделю. Федра же намазала огромный кусок батона неприлично толстым слоем паштета из гусиной печенки и сразу отправила в рот половину.

– Звали меня в Музкомедию администратором, – невнятно заговорила она.

Алевтина хотела отпустить ехидное замечание, насчет того, что почему бы Федре не устроиться в театр сразу директором, но решила не связываться: все знали, что Федра врет. Кому она нужна в своей Музкомедии? Максимум билетершей возьмут. Федра жила с семьей сына в большой пятикомнатной квартире и работала в Эрмитаже вовсе не потому, что не могла прожить на пенсию, просто ей не хотелось сидеть с правнуком.