«В Ейске была такая же разруха, ни одного целого здания, люди в подвалах прятались, когда бомбежка начиналась, есть нечего. Мама поехала колхозы восстанавливать, а мы, городские и голодные, набирали с братом воду из-под крана и шли на рынок. Торговали там люди всем, что уродило: огурчики, помидорчики, тюлька из моря, только что пойманная. А мы два ведра воды набирали и продавали по кружке – так, чтобы на раз напиться. И люди платили. На вырученные деньги покупали хлеб, молоко. Правда, Нонна с нами не ездила, мама ее в колхоз с собой брала на веялке стоять».

«В родном хуторе знаешь каждую ямочку, каждый кустик, и места, где подстерегают опасности, также известны. Для незваных гостей эти опасности оборачиваются боком. Так, один немец перебирался через незнакомый ему мост. Казалось бы, ничего особенного. Но, к несчастью для западного захватчика, этот поход стал последним. Оступившись, служащий Третьего рейха упал и разбился. Его собратья похоронили однополчанина в огороде одного сварливого деда, старого прожженного казака. Сверху на могилу положили каску и отправились дальше.

Любая деревня, а тем более хутор, полнится слухами. Достаточно кому-то сказать любую новость, пусть даже самую нелепую, она вмиг разлетится по всем домам. Правда или нет, но слухом разошлась весть и о том, что если с той могилы пропадет каска, тогда всех жителей поселка расстреляют.

И тогда возле могилы немецкого солдата появился сторож – тот самый старый дед. По ночам он забирал каску к себе домой, а рано утром выносил ее и вновь клал на могилу, и в течении дня усердно приглядывал за могилкой».

«Произошло это на родном хуторе зимним вечером. Не для кого не секрет, как русские морозы становятся на нашу сторону в войне и не жалеют врага. Так, в доме семьи Мордюковых оказался румын с отмороженным ухом. Холода так сильно покарали молодого солдата, что из уха текла кровь. Ирина Петровна незамедлительно оказала помощь пострадавшему и сытно накормила гостя.

– Гитлер – плохой. Еська Сталин – плохой. Народ русский – хороший, – на ломаном языке все повторял румын.

И в этот вечер чувства войны не было в их доме. Вместо этого в атмосфере повисло единение и дружба народов. Ирина Петровна, хоть и была ярой коммунисткой, но предпочла сохранить в себе человечность, не только ради своих детей, а потому что чуткость, доброта и человечность преобладали в ее сердце. Она показала румыну на стог сена, намекнув, что он может остаться на ночь, но солдат отказался от этого предложения.

– Пуф! Пуф! – руками показав автомат, проговорил румын.

Он намекал на то, что за этот добрый поступок добрую семью расстреляют свои же. И, не дожидаясь каких-либо уговоров, скрылся под покровом ночи».

«Нашу маму – Ирину Петровну – Нонна любила и жалела до слез. Детство мамы прошло в Глафировке, под Ейском. Девочкой она работала в поле на помещика, а вечерами пела в церкви на клиросе. В округе слыла мама певицей и заводилой, к тому же была прекрасной рассказчицей – кого хочешь она могла увлечь выступлением, любую аудиторию захватить. Мама рано вышла замуж.

И, как нарочно, муж у нее оказался совсем не музыкальный. Отец стыдился, когда мама запевала своим красивым низким голосом, одергивал ее, просил не петь, если они шли в гости. А мама ему отвечала: «Я председатель, мне решать». Она работала председателем в колхозе. Должность эта выборная, и, когда дети рождались, а нас у нее шестеро – четыре дочки, Нонна старшая, и два сыночка, – мама уходила с должности, а как ребеночек чуть подрастал, так ее снова председателем выбирали. Любили ее все и очень уважали.