— Пора, — скрипит дверь, слышится голос медсестры, — ей пора делать уколы.

— Да, я уже ухожу, — Тим встает, а у меня текут слезы, — выздоравливай, Доминичка.

— Тим… — я их глотаю и сиплю изо всех сил, — за-бе-ри… ме-ня.

— Шшш, — он гладит меня по голове, — тихо, тебе тяжело говорить.

Мне хочется схватить его за руку и просить, плакать. Он может забрать меня, стать опекуном, у нас все мечтают если не о родителях, то хотя бы об опекунах. И Тимур может, он совершеннолетний. А для меня он единственный во всем мире родной человек, больше нет никого.

— Тим… продолжаю, сцепив зубы, — я тож… тож буду…

— Доминика, я не могу, правда, это не от меня зависит.

Но я все равно договариваю, сделав над собой неимоверное усилие:

— Бу-ду… заботиться…

Он смотрит на меня пристально, изучающе, а потом поправляет одеяло, садит обратно Лаки и быстро выходит из палаты.

— Ой, горе горькое, — качает головой медсестра, глядя на мои слезы.

Она помогает мне допить чай, после укола заглядывает каждые пять минут, и вообще, после прихода Тима Талера все вокруг меняется. И я понимаю, что если бы он навещал меня каждый день, я бы уже давно выздоровела.

Восемь лет назад

У меня есть дневник, где я каждый день пишу Тимуру, что я его люблю. Сначала рассказываю, как прошел день, а потом в конце делаю приписку, чтобы он об этом знал.

По сути это не дневник, это мои письма, но отправлять их ему я не могу, поэтому пишу все в тетрадь, чтобы в день, когда мне исполнится восемнадцать и я уйду из детского дома, просто отдать ему их все сразу.

Я прячу дневник в щели между шкафами, достаю с помощью пластиковой линейки. Сейчас я как раз достала его, а спрятать не успеваю — в комнату входит Сонька. Мы с ней дружим, она нормальная, Сонька, и задница у нее не толстая уже — она похудела к нашим с ней десяти.

Но Сонька не знает про дневник, и я пихаю его под матрац у изголовья, еще и подушкой сверху накрываю для верности. Возле подушки сидит Лаки, мой талисман, я знаю, что могу ему довериться.

Сегодня у меня день рождения, не день именинника, как обычно, когда раз в месяц устраивается праздник для всех, кто родился в этом месяце. А именно мой день, который в моем свидетельстве о рождении записан. Сегодня мне исполнилось десять.

Тут не все их точно знают, такие вот, к примеру, как Тимур Талеров, не знают. Откуда, если он подкидыш?

При воспоминании о Тиме мне становится очень тоскливо. Я больше его не видела с тех пор, как он приходил в больницу. Хоть апельсины мне потом еще долго приносила воспитательница, Инна Андреевна.

Она каждый день заводила меня в свой кабинет, чистила апельсин и заставляла съедать. Говорила, что я очень сильно переболела, и мне нужны витамины, а если другие дети увидят, отберут. Но она бы всем купила, она добрая, я знаю, у нее просто денег на всех не хватит.

А потом я поняла, что это не она покупала, у нее и на меня денег нет, апельсины же дорогие. Я случайно увидела, когда она в шкаф полезла папку положить, там зеркало напротив висит. Вот в зеркале я увидела целый пакет с апельсинами, спрятанный в шкафу.

Сразу поняла, что это Тим. Он не приезжает в детдом, не знаю, почему — может, времени нет. Но он все время обо мне заботится, не забывает. Мы помним друг о друге, и это самое главное.

— Доминика, — Сонька подбегает, хватает меня за руку и тянет в кабинет к воспитателям, — быстро, там тебя сказали позвать.

Я поправляю покрывало на кровати, и мы вместе бежим по коридору. Настречу директриса.

— Здрасьти, Татьян Борисна!

— Драсьте, Татьян Борисна!

И бежим дальше, она даже кивнуть не успевает.

Я влетаю в кабинет первая и чуть не падаю — спиной ко мне стоит Тимур, а рядом Инна Андревна. У нее сердитое лицо, и она что-то выговаривает Талерову, но увидев меня, замолкает.

Тимур оборачивается, и я вижу, что он тоже сердит. Но при виде меня складки на лбу разглаживаются, и хоть он не улыбается, взгляд заметно теплеет.

— Ну, здравствуй, Доминика. С днем рождения!

Тим подходит и приседает передо мной на корточки. Я жадно рассматриваю его лицо, стараясь запомнить каждую черточку, потому что знаю, он уйдет, и мы нескоро увидимся. Он всегда уходит.

— У тебя сегодня юбилей, это от меня подарок.

Он протягивает небольшую бархатную коробочку. Вижу, что Инне Андреевне это не нравится, она хмурит брови и порывается что-то сказать. Но мне все равно, что думает воспитательница, что там думает пыхтящая Сонька.

Я беру одной рукой коробочку, а второй обнимаю Тимура за шею.

«Забери меня отсюда, пожалуйста!»

Мне хочется это сказать, но я не говорю. Я уже слишком взрослая, чтобы не понимать — Тимур Талеров не может забрать меня из детдома. Ему не позволят быть моим опекуном, как объяснила мне однажды Инна Андреевна.

«Вот если бы он был женат, Доминика, тогда может быть, а так он мужчина, ты — маленькая девочка. Никто ему тебя не доверит!»

Если Тим Талер когда-нибудь женится — не на мне, на ком-то другом — я в тот же день умру от горя. Я так и заявила Инне, она прям побелела вся. Так что лучше я тут буду, а он пусть не женится, пусть ждет, когда мне исполнится восемнадцать, и я уйду из детского дома.

— Посмотри, что там, — кивает Тим на коробочку, я открываю ее и тихонько ахаю.

Маленькие сережки, гвоздики, с настоящими камешками, пусть и крошечными, но которые сияют как настоящие звездочки.

— Спасибо! — шепчу расстроганно и обнимаю его еще раз.

От него пахнет чем-то родным, теплым. Домом. Тимур гладит меня по голове, и я готова так стоять вечность. Все восемь оставшихся лет.

Хочу, чтобы Тимур продел мне сережки в уши, но Инна Андреевна присаживается рядом и начинает мне помогать.

— Тимур, — в кабинет заглядывает Татьяна Борисовна, — ты уже поздравил Доминику? Зайди ко мне.

Он кивает ей, прощается со мной и уходит. Инна подводит меня к зеркалу, и мы вместе рассматриваем крохотные звездочки в моих ушах.

— У этого мальчика хороший вкус, — говорит задумчиво воспитательница, и я молча соглашаюсь.

Сонька тоже цокает языком, я знаю, что ей тоже хочется сережки, и не задумываясь протягиваю свои старые, купленные мамой.

— Возьми, Сонь, это тебе.

Мне не жалко, потому что у меня две пары, а у Соньки ни одной. У нее уши не проколоты, но она все равно счастлива.

Бросается мне на шею, а потом бежит к девчонкам — хвастаться.