Пусть Олег навсегда останется с ней.

– Так не бывает, – изнывала от зависти и ревности Юлька.

Маша заставляла ее раз за разом просматривать фотографии, сотни раз обсуждать любимого.

– У него наверняка есть какой-то недостаток, – выносила свой вердикт подруга. – Он инвалид, без руки, без ноги, с искусственным глазом.

– Он инопланетянин, – соглашалась Маша и тут же испуганно спрашивала: – Он мне позвонит?

– Не позвонит, – блеяла Юлька, отъезжая на офисном кресле в угол.

– Мазурова! Я тебя убью! – кидалась к ней Маша.

– Степанова! Тебя посадят, и ты его вообще не встретишь!

– Он меня дождется.

– Ага, будет носить тебе цветочки на могилку.

Подруга подкатывала на кресле к столу, задумчиво смотрела на экран ноутбука.

За лето она неплохо загорела. Румянец пробивался сквозь бледно-коричневую кожу. Маша смотрела на себя в зеркало. У нее тоже есть загар, кирпично-красный, с обгоревшими щеками и кончиком носа. Алтайский. За один день ухитрилась сгореть, когда ездили на лошадях.

На лошадях…

В животе что-то больно скручивало, хотелось зажаться и завыть: «Олег!»

– Когда он должен вернуться?

– Завтра.

В глазах Юльки сочувствие. Она никогда не видела подругу в таком разобранном состоянии. Степанова всегда была готова рассмеяться, быстро на все реагировала, молниеносно делала уроки и тут же звонила, теребила, требовала жизни и движения. А теперь она сидит, уставившись на фотографию, и вот-вот заплачет. Ну, парень, ну, подумаешь. Не умирать же из-за него.

– Вы хоть целовались?

Маша качнула головой. При чем здесь поцелуи! Он еще не сказал ей, что любит!

– Ему восемнадцать. Может, он понимает, что между вами пока ничего не может быть? – говорит Юлька и многозначительно поводит растопыренной пятерней.

Маша натягивает короткую юбку на колени, пытаясь прикрыться. В словах подруги ей слышится эхо маминых утверждений. Это так неприятно.

– В конце концов он свободный человек. Наверняка у него в институте масса девчонок. Вон он какой – красавчик! – И Юлька щелкает ногтем по экрану.

– Убирайся отсюда! – кидает Маша подушку.

Юлька хохочет, бросает подушку обратно.

– Хватит киснуть, пошли на улицу.

А потом началась жизнь, потому что Олег позвонил.

– Привет!

И так знакомо перехватило дыхание, знакомо замерло сердце.

– Привет! – заорала она в трубку, словно пыталась перекричать все то расстояние, что их разделяло. Как там? Час на электричке?

– Оглушила, – смеется он, и она видит его повернутое вполоборота лицо, морщинки, разбежавшиеся от улыбки.

– Ты вернулся? – Глупый вопрос. Конечно, вернулся, раз звонит. Вернулся, чтобы навсегда остаться с ней.

– Вчера прилетел. Мои столько камней на Укоке насобирали, что еле дотащили рюкзаки.

– Здурово! – Других слов нет, голова пуста.

– К школе готова? – все еще смеется он.

– Я… – Зажмурилась, чтобы набраться храбрости. – Я соскучилась!

– Клево! – эхом отзывается Олег. – Я завтра буду в Москве. Ты где живешь?

Они еще немного поговорили, но в памяти осталось только ее безостановочное «здурово».

– А-а-а-а-а! – вылетела Маша в коридор. – Мама-а-а-а-а!

– Что такое? Что случилось? – курицей закудахтала мама.

– Он позвонил! Он! Позвонил! Он! Завтра! Будет! В Москве!

И вдруг – как она могла забыть? – недовольный взгляд, поджатые губы.

– Ой, смотри, Маня. Будь очень осторожной.

Ну, как мама не понимает? Вообще – о чем она? Что за глупости она говорит?

Маша хватает ветровку и выбегает на улицу.

– Юлька! – вопит она в трубку. – Он позвонил! Он завтра приедет!

– Клево, – вздыхает подруга. – Ты где сейчас?

– Я бегу-у-у! – орет Маша. – Не знаю, что происходит. Мир прекрасен!

– Ну и дура, – констатирует подруга и дает отбой.

Завидует. Ей весь свет сейчас завидует. Даже воробьи. Вон они как расчирикались.

Хотелось постоянно бежать вперед и постоянно улыбаться. Хотелось превратить все красные светофоры в зеленые, чтобы было вечное движение. А еще птицы. А еще небо – бирюзовое-бирюзовое, высокое-высокое. И ветер. И машины, много-много, и все разноцветные. И все куда-то едут. Всем куда-то надо. И ей надо. Пережить день, дождаться завтра, чтобы, чтобы…

Ночью так переволновалась, что почти не спала.

– В дом его не приглашай, – напутствовала с утра мама. – И никуда с ним не ходи!

Маша смотрела, как белесый дымок поднимается над кофейной поверхностью, пыталась вспомнить, какой сегодня день недели, хотя бы число. В голове только месяц – август. Скоро в школу. Какая мерзость!

В инете ждало письмо. От него!

Школа – ура! Август – клево! Жизнь – прекрасна!

Рассказал, где будет ждать и во сколько. Рука сама тянулась к сотовому, чтобы позвонить Юльке, чтобы она пришла, чтобы сама убедилась – он только ее! Ничей больше! И пускай все старые тетки в его институте повесятся на собственных чулках.

Наряжаться начала за два часа. Все казалось, джинсы мешковато сидят сзади, все виделось, кофточка некрасиво топорщится спереди. Рассыпала на трюмо косметику. Руки дрожат, тени ложатся криво. Посмотрела на себя и вдруг вспомнила – а он-то ее видел целую неделю ненакрашенной. Побежала умываться, закапала блузку. Но все это уже было неважно.

У него в руках розы. Бордовые стражники красоты. Это было неожиданно. Это было шикарно.

– Клево, – пробормотала она, глядя в большие полураспустившиеся бутоны. Глаза поднять на него – нет, страшно, никакая сила не заставит.

– Прекраснейшей из прекрасных принцесс скромный подарок от скромного принца.

– Клево.

Розы кололись. У них были тугие крепкие листья, нагло глядящие вверх яркие головки.

– Ну раз клево, то пошли.

– Куда? – Чего это она испугалась? Что потащит к ней домой и сразу займется сексом?

– Куда-нибудь!

И снова знакомый полуоборот, знакомые морщинки от улыбки.

– Я соскучилась, – выдохнула, чтобы в сотый раз не сказать: «Клево».

– Я тоже, – легко уронил он. – На Алтае было хорошо. У тебя фотки получились? Кинешь мне на диск?

Они все шли и шли, именно так, как и хотел Олег, – куда-нибудь. По бульварам, до церкви, через кладбище, в парк. Там стаями носились голуби, скакали белки, недовольно цокали, требуя орешков. В парке катались на лодках. Цветы подвяли, потеряв свой воинственный вид, листья перестали быть тугими, бордовые головки смотрели с недовольным прищуром.